Читать онлайн книгу "Разбойник Чуркин. Том 3. Возвращение"

Разбойник Чуркин. Том 3. Возвращение
Николай Иванович Пастухов


В третьем, последнем томе «народного сказания» о жизни и деятельности русского народного анти-героя разбойника Василия Чуркина, мы прослеживаем последний этап его сибирско-уральской эпопеи. Его облик полон трагизма. Даже любовь не приносит ему услады, а нежные чувства оборачивается гибелью любимых. Он карает себе подобных, а если милует, то нарывается на коварство и предательство. Его попытка замести следы и мнимо-умереть приносит горе и отчаяние близким людям, а стремление круто изменить жизнь так и приманивает к себе всё новые и новые несчастья и преследования. И наконец в нём просыпаются чувства, ранее и вовсе им неведомые – муки совести…





Н.И.Пастухов

Разбойник Чуркин

Народное сказание «Старого знакомого»





Часть пятая.








Глава 121.


В то время, когда Калистратыч выезжал из Волховой на место упокоения трёх его подручных, Чуркин был уже далеко, в слободе Низвенской, в одном переезде до Ирбита. Он остановился на ночлег в одном из постоялых дворов и беседовал с каторжником за самоваром, раздумывая, как и что им делать по приезде в город.

– С лошадками-то, пожалуй, и расстаться нам придётся, – говорил Чуркин, приглаживая на голове свои кудрявые волосы.

– Зачем же, Василий Васильевич? Других таких, пожалуй, и не подберёшь, – отвечал Осип.

– Так надо: они могут нас выдать. Калистратыч нас в покое не оставит, – не такой он человек, – сюда, пожалуй, явится, будет разыскивать, и по лошадям мы от него не увернёмся.

– Разумно говоришь, атаман, – согласился каторжник, протягивая руку за куском сахара.

– Так и должно быть, сбыть их придётся в Ирбите, на Конной, а других купим на всякий случай.

Вошёл хозяин постоялого двора, поздоровался с проезжающими и сказал:

– В Ирбит, знать, на ярмарку едете?

– Да, за товарцем пробираемся.

– Сами-то откуда будете?

– Мы издалеча, из-за Верхотурья едем.

– Лошадки-то ваши, кажись, мне знакомы: в прошлом году, в это же самое время купцы из села Поддорожного на них проезжали и у меня останавливались.

– Может быть, их кони сходство какое-нибудь с нашими имеют, а эти лошадки три года у нас живут, – заявил, каторжник, поглядывая исподлобья на дворника.

– Бывает, и сходятся мастью, но уж оченно они похожи на тех.

– Как звали тех купцов? – спросил разбойник.

– Забыл, год с тех пор прошёл, помню только… что они из Поддорожного были. Не знаю, правда ли только, а рассказывали, что тех купцов на обратном пути с ярмарки, между Останином и Михаловым, убитыми нашли.

– Мало ли чего ноговорят, только слушай! У вас ведь по дороге, кажись, шалостей не бывает?

– Случается, не без того.

– Да и кому здесь такими делами заниматься? Разве что только беглые появляются, как и у нас, но они никого не трогают.

– Есть в Волховой один человек, на него поговаривают, Калистратычем его зовут, на всю дорогу страх наводит, – сказал дворник, почёсывая рукою у себя за ухом.

– И давно он такими делами занимается?

– Сколько лет разбойничает, целую шайку у себя держит. Неужели вам о нем не говорили дорогою?

– Нет, мы ничего не слыхали. Где же он разбойничает?

– По всей дороге, где рука подойдёт. Вам поужинать-то не подать ли?

– Вот, после чаю, пожалуй, закусим. Далеко ли будет от вас до Ирбита?

– Вёрст тридцать, не больше; завтра к вечеру доедете, дорожка будет хорошая, ухабов немного, я вчера только оттуда приехал.

– Ну, что, как ярмарка?

– Идёт за первый сорт, съезд большой, торгуют хорошо.

– Зачем ездили?

– Купить кое-что, кстати на Конной побывал, лошадку себе купил; дороги они нонче: за восемь красненьких не ахтительную дали, – убирая со стола самовар, говорил хозяин постоялого двора и затем вышел из комнаты.

Каторжник поднялся с лавки, подошёл к дверям, приложил к ним ухо и сказал:

– Ушёл.

Чуркин ходил по комнате, заложа руки за спину; лицо его было как бы чем-то отуманено, лоб покрылся морщинами.

– Вот, брат, втюрились, так втюрились мы с этими лошадьми! – сказал он, подойдя к Осипу.

– Кто ж ожидал, что они такие, – проворчал тот.

– Смелость какая у Калистратыча, убил купцов и на их же лошадях катается, значит, ничего не боится.

– Чего ему бояться, в такой стороне живёт, где всё с рук сходит. Ты, атаман, не в него – всего трусишь.

– Наше дело другое, не на том полозу едем, каждая малость может кавардак наделать.

Принесли ужин, стол был покрыт скатертью, сам дворник находился тут же и предложил постояльцам водки.

– Отчего же не выпить? Можно, подайте графинчик.

– Уж извините, патента не имеем, а для гостей по малости придерживаем; нельзя, требуют, такой уж напиток, без него не обойдёшься, – объяснял дворник.

– Вестимо, не обойдёшься, – заметил разбойник.

Дворник вышел. Подана была водка, и ночлежники принялись за ужин, который продолжался недолго, и затем они стали укладываться на покой.

Вдруг до их слуха донёсся какой-то шум на улице. Осип взглянул в окно, увидал бегавших с фонарями людей и сказал:

– Атаман, взгляни-ка-сь, что за суматоха такая поднялась на улице-то.

Разбойник подошёл к окну и начал присматриваться; он видел, как мужички сгруппировались около дома, в котором они остановились, с несколькими фонарями в руках, и недоумевал, что бы такое случилось? «Уж не нас ли ищут?» – подумал он, не отходя от окна.

– Не выйти ли мне, да не узнать ли, в чем дело? – обратился к нему каторжник.

– Пойдём вместе, – ощупывая в кармане свой револьвер, отвечал Чуркин, и, вынув его, зарядил на все стволы.

– Это ты зачем же, атаман, разве нам опасность какая грозит?

– А кто знает: на всякий случай, надо приготовиться, не зря же в руки отдаваться.

Осип как бы струсил, вынул из-за голенища кистень, убрал его в правый рукав своего кафтана, подал Чуркину тулуп, и оба вышли из комнаты на двор.

– Вы что, или лошадок своих поглядеть вздумали? Будьте покойны, у нас насчёт всего такого тихо, – сказал им дворник, попавшийся на встречу.

Говор на улице был слышен со двора; душегубы подошли к своим лошадям и, в сопровождении хозяина дома, оглядели их.

– Хватит ли им на ночь корма, не подсыпать ли ещё полмерочки овсеца? – спросил хозяин.

– Нет, достаточно, меру всыпал, и ту, пожалуй, не уберут, – буркнул Осип, поглядывая по направлению к воротам. – Вот попоить бы их следовало, – прибавил он.

– Сейчас я работника пришлю, он принесёт воды, – сказал дворник и пошёл к воротам.

– Не в ловушку ли мы попали? – смотря при свете фонаря на атамана, прошептал каторжник.

– Всё может быть, из-за лошадей чего не вышло бы.

– Живыми в руки не дадимся.

Явился с ведром работник и начал доставать из колодца воды, поднёс ведро к лошадям, а те и пить не стали.

– Сыты они у вас, – выливая на снег воду, сказал он.

– Ну, не хотят, так и не надо, – проворчал каторжник.

– Что это у вас за шум на улице? – спросил у работника Чуркин.

– Мужики вчерашнего дня ищут, топор у них за поясом, а они его не найдут.

– Да что такое случилось?

– Лошадь от постоялого двора ушла, а они думали, что её уведи.

– Ну, что ж, нашли?

– Куда ей деваться? За наш двор зашла, там и стоит, – ответил мужичок и направился к избе.

– Только страху на нас нагнали, – прошипел каторжник.

Чуркин молча пошёл на свою квартиру, за ним зашагал и его товарищ.

– Пугливы стали мы с тобой, атаман, – сказал Осип, войдя в комнату и запирая на крючок двери.

– Нельзя, брат, осторожность не мешает, – сбрасывая с себя тулуп, отвечал тот.

– Всякого шороха стали бояться, да и нельзя, как ты говоришь, вожжи-то распускать, как раз в беду втюришься, лошадки эти и в правду могут нас выдать, опознали их, слишком приметны вышли.

– Только бы отсюда благополучно уехать, а в Ирбите ничего, кто их там узнает? – сказал Чуркин, укладываясь на боковую.

– Теперь, кажись, ничего, обойдётся; дворник уверился, что кони наши, а ни чьи-нибудь, да и догадаться ему трудно; что мы их отбили у Калистратыча.

– Всё пока хорошо, а что завтра будет, увидим, давай спать.

Через несколько минут разбойники спали уже крепким сном; успокоился и постоялый двор.


* * *

Калистратыч приехал к месту побоища на рассвете дня, вылез из саней и стал, как вкопанный, на месте. Страшная картина открылась перед ним; мускулы его передёрнулись не от страха, а от злости. Кровавое побоище не покоробило его: к нему он уже давно привык, а ему досадно стало только то, как его ребята опростоволосились и легли под ударами какого-то купца и его кучера. Долго он стоял на одном месте, затем сделал несколько шагов вперёд, подошёл к лежавшим в крови лошадям и, увидав у них разбитые головы, подумал: «Вот это вижу, что работа моих ребят была, так я им приказывал». Оборотившись, глаза его наткнулись на два трупа; оба они лежали навзничь, с простреленными головами. «Да, чистая работа, – сказал он сам себе. – А где же третий? Уж не увёз ли его купец с собою?» – оглядываясь вокруг, размышлял Калистратыч и в эту минуту заметил в стороне торчавший из-под снега зипун, подошёл к тому месту, открыл лицо своего работника, покачал, глядя на труп головою и промолвил: «Эх, брат Степан, отбился ты от своих, должно быть, наутёк пошёл, а тут тебя, голубчика, и накрыли». Калистратыч увидал, что голова Степана так же была прострелена. Дубины лежали при каждом из погибших; он собрал их и зарыл в снег, чтобы скрыть их от начальства, которое приедет на следствие, и не подать вида, что его парни были нападающими. «Нет, голубчики, за смерть смертью и я вам заплачу», – сверкая глазами, думал Калистратыч.

Чтобы не терять времени за поисками купца, он быстро отвернулся от места побоища, взял свою лошадь под уздцы, свёл её с дороги в сугроб и повёл по наторенной дорожке в объезд убитых коней. Сильная лошадь, утопая по грудь в снегу, вывезла сани снова на дорогу. Калистратыч кинулся в них, взмахнул кнутом и поехал далее.

Добравшись до селения Ляги, Калистратыч остановился у небольшого домика, уже покачнувшегося от времени в левую сторону и с окнами, подавшимися в землю, поставил лошадь к воротам, подошёл к окну и постучался; выглянула какая-то физиономия, быстро выбежала на двор, отперла ворота и сказала:

– Добро пожаловать, Панкрат Калистратыч, дорогой гость, – кланяясь в пояс, приветствовал разбойника хозяин хижины.

– Спасибо, Лука Сергеич, – ответил тот и ввёл лошадь на двор.

Лука Сергеич был мужчина уже пожилой, выше среднего роста, плечистый, с широким калмыцким лицом, с серыми навыкате глазами, с лохматой нечёсанной головой, с бородой по пояс; видно, что человек это бывалый в разных переделках, свидетелем чего был видневшийся на лбу глубокий шрам.

– Какими это судьбами занесло тебя к нам? – спросил Лука Сергеич, вводя гостя в избу.

– А вот все расскажу, дай раздеться. А где же твоя хозяюшка?

– Приказала тебе долго жить, – умерла.

– Вот тебе и клюква! Давно ли?

– Годовщинку уж по ней справил, оставила меня одного, сердечная.

– А дочка где?

– Замуж отдал.

– Стало быть, один остался?

– Вот, как видишь, бобылём живу. Самоварчик не прикажешь ли поставить?

– Можно, только сперва поди, лошадку мою отпряги, да сенца ей дай, а потом и овсеца подсыпь.

– Изволь, родной ты мой, изволь, дай только поцеловать тебя, сколько лет мы с тобой не видались.

– Что тут за поцелуи, бабы, что ли, мы с тобой?

– Нет, да сколько лет-то прошло, года три, небось, минуло, как мы виделись?

– Вольно же тебе не навестить меня, взял бы, да приехал, не за горами от меня живёшь.

– Не от кого уехать, сам видишь, на кого домишко то оставить?

– Ну, ладно, потолкуем ещё, поди к лошади-то.

Сергеич вышел; Калистратыч разделся и, усевшись на давку, подумал: «А что, не взять ли его мне с собою, парень он под руку – мне сгодится», и в этом он не ошибся.

На веку своём Сергеич порядком поразбойничал, не мало ограбил и подушил людей; несколько раз сидел за такие деяния в остроге, но от каторги и ссылки увёртывался. Калистратыч всё это хорошо знал, не раз Сергеич же выручал его укрывательством от розысков по следам преступления. Словом, Сергеич был ему человеком подходящим, на которого можно было во всем положиться, и при том охулки на руку он не даст: силища у него была богатырская. Так раздумывал Калистратыч о своём предполагаемом работнике, к которому другого и подобрать трудно.

Сергеич вернулся со двора и принялся за самовар. Калистратыч помог ему нащипать лучины, и через несколько минут они уже сидели и потягивали китайское зелье.

– Так какими же судьбами, Панкрат Калистратыч, заехал ты в нашу сторону, по делам, знать?

– Вестимо, по делам, да ещё по каким, ахнешь, Сергеич! Неволя занесла меня сюда, своего ворога еду разыскивать.

– Какого это такого? – с удивлением спросил тот.

– Самого злющего. Знаешь ты, какое со мною горе приключилось? Трёх работников моих убили и лошадей у них, серых-то моих, угнали; не попадались ли они тебе здесь?

– Нет, не видал. Где же их убили?

– Неподалёку от вас, в лесу на дороге, разве ты не слыхал?

– Ни, ни; сижу всё дома, никуда не выхожу. Когда же это случилось?

– Третьяго дня, – протянул Калистратыч и рассказал Сергеичу всё, как было дело.

– Ну, ну! Вот чего не ожидал, – покачивая головой, сокрушался Сергеич.

– Вот и еду разыскивать этих приятелей, да одному неповадно, не поедешь ли ты со мной? За все заплачу, знаю, что ты мужик надёжный.

– С охотой бы размял свои косточки, да дом не на кого оставить.

– Возьми, да запри. Дня три, не больше, проездим, будь другом, сослужи мне службу.

– Что ж, пожалуй, коли так просишь, – поедем.

– Вот за что я тебя люблю, дай мне свою руку, да побожись на распятие, что ты мне ни в чем не изменишь и не выдашь, если в чём придётся.

Сергеич пожал руку Калистратычу, перекрестился на распятие, так как оба они были старообрядцы.

– Уж найду же я этого купца, отомщу ему за смерть ребят, дорого он мне за них поплатится.

– А где мы их разыщем?

– В Ирбите они, за товаром туда поехали. Не увернутся, так ли я говорю?

– Знамо, не увернутся. Что мне захватить-то с собою? Разве дубину взять?

– Бери её, да топор возьми. Нельзя ли тебе узнать, у кого они в вашем селении останавливались? Лошади, не забудь, были у них серые.

– Знаю, ты ведь сказывал, – ответил Сергеич, накинул на плечи халат и пошёл осведомляться на постоялые дворы.

– Да ты не рассказывай там, что я у тебя сижу, – сказал ему вслед разбойник.

– Зачем говорить, узнают, так пойдут разные разговоры, – хлопнув дверью, промычал Сергеич.

– Ну, вот я теперь и сам-друг, а то одному непригодно ехать, вдвоём без опаски будет, – сказал Калистратыч и вышел на двор поглядеть лошадку.

В какие-нибудь двадцать минут Сергеич обегал все постоялые дворы и, вернувшись, принёс ответ, что никаких купцов на серых лошадях в эти дни не останавливалось.

– Значит, мимо проехали, чтобы след замять, – подумав немного, сказал Калистратыч.

– Должно быть, так.

– Купец-то, видно, себе на уме, хитёр, пёс, – проворчал разбойник.

– Когда же, сейчас, что ли, в дорогу собираться?

– Теперь неловко, пускай стемнеет и поедем.

– С тобой есть какой нибудь припас?

– Есть пистолет о двух зарядах; он, пожалуй, не понадобится, одним топором обойдёмся: в городе ведь, а не в поле придётся с ними расплачиваться, – заметил Калистратыч и прилёг на лавку отдохнуть.

Начало смеркаться. Сергеич, не беспокоя своего друга, запряг лошадь, и когда все было готово к отъезду, разбудил его; тот оделся, Сергеич взял топор, уложил в сани дубину, запер на замок избу, отворил потихоньку ворота, чтобы не слыхали соседи, уселся с Калистратычем в сани; они выехали на дорогу, лихо промчались по селению и выбрались в поле.




Глава 122.


На последнем своём переезде к Ирбиту Чуркин поднялся с логовища необыкновенно рано, разбудил каторжника, приказал ему распорядиться о самоваре и приготовляться к отъезду. Тот потянулся, протёр глаза, поднялся с лавки и проговорил:

– Раненько же ты, Василий Васильич, сегодня поднялся: кажись, ещё и не рассветало!

– Не спится что-то, – отвечал тот, причёсывая волосы.

– Что? Знать думы тебя одолели?

– Без того нельзя, подумаешь: не к тестю в гости едем, – небось, знаешь, – а к незнакомым людям, да и город-то чужой, надо поразмыслить; а там, пожалуй, Калистратыч за нами гонится.

– Ну, он и не посмеет; куда тащиться и зачем?

– Не такой он человек, в походе нас не оставит: коснись и до меня, я даром бы никому не простил того, что мы с его ребятами устроили. Ступай, да вели самовар поскорей подавать.

Осип вышел.

Разбойник принялся ходить по комнате; он то останавливался у стола, на котором горела сальная свечка, то подходил к окну и глядел сквозь стекло на улицу, покрытую ещё мраком ночи; на лице его лежала глубокая дума о предстоящем приезде на ярмарку: в мыслях своих он соображал, как быть и что делать по приезде в город и, в случае появления Калистратыча, как от него отделаться: все эти задачи для него были нелёгкие и требовали величайшей аккуратности и сметливости, которой, впрочем, он обижен не был.

Принесли самовар, явился и каторжник, доложил своему атаману, что лошади запряжены и готовы уже в дорогу.

– Спроси, сколько там с нас следует, – сказал Чуркин женщине, принёсшей самовар.

– Хорошо, я пришлю хозяина, – проговорила та и вышла из комнаты.

– Вот что, брат, парики-то мы с тобой дома забыли, а они нам понадобятся, – обратился разбойник к. Осипу.

– Как же теперь быть? ты об них мне ничего не сказал, я и не взял их.

– Придётся новые купить, ничего без них не поделаешь, – обваривая чай, протянул разбойник.

– Да на что они тебе понадобятся? Нас в Ирбите никто не знает, – закуривая свою коротенькую трубочку, сказал Осип.

– Ты думаешь, что на ярмарке никого нет из нашего брата? Найдутся и они. Не будем же мы с тобой в избе сложа руки сидеть, придётся во всех местах побывать, наткнёшься на кого-нибудь и не отвяжешься. Калистратыч приедет, прямо ему и втюримся.

– Оно так, верно говоришь, атаман, без париков плохо, – согласился Осип, потягивая с блюдечка китайский чай.

Вошёл дворник, со счетами в руках, поклонился постояльцам и молча положил их на стол.

– Ну, хозяин, клади, что за что, – обратился к нему Чуркин.

Тот начал перекладывать косточки и объявил сумму. Разбойник достал из кармана бумажник и расчитался за постоялое.

– Лишнего ты ничего не положил?

– Нет, зачем же, что следует взял.

– За овёс, кажись, дорогонько назначил?

– У нас со всех одна цена. Раненько вы поднялись, свет ещё не скоро будет.

– Так нужно, поторапливаемся засветло в город приехать. А что, разве ночью ехать у вас опасно?

– Нет, у нас шалостей не слыхать, я так говорю, днём ехать веселей.

– Ну, нам все равно, мы люди к дороге привычные. А ты вот что нам скажи, где остановиться на ярмарке?

– Где хотите, там и остановитесь, постоялых дворов там сколько угодно.

– Всё-таки, где получше и подешевле?

– Вам, небось, с комнаткой нужно?

– Вестимо, не в общей же располагаться.

– Спросите Кузьму Яковлева, у него двор хороший и мужик он добросовестный, я его знаю.

– А где его там найти?

– Любой дворник вам укажет, скажите, что от меня присланы, – Степан Назаров, мол, он меня знает.

– Спасибо, непременно у него остановимся, надевая тулуп, – сказал Чуркин и вышел из комнаты вслед за Осипом.

Дворник взял фонарь и проводил постояльцев со двора, пожелав им счастливой дороги, приглашая заехать к нему на обратном пути.

– Тёмненько-то, тёмненько, Василий Васильевич, – выбравшись за селение, сказал Осип.

– Ничего, до свету теперь недолго, подгоняй понемножку, – ответил тот.

– Дорожка незнакомая, как бы не сбиться с неё.

– Одна, небось, идёт, а ты всё-таки поглядывай.

Каторжник тряхнул вожжами, и кони понеслись во всю рысь.

– Ты потише, не разом, а то вдруг их осадишь, – заметил Чуркин.

– Не такие, атаман, лошадки, пятьдесят вёрст не кормя пробежат, – сказал Осип и крикнул: – Эх, вы, Калистратычева команда, действуй!»

– Гляди, брат, на счёт ухабов, шеи бы не сломать, – ворчал разбойник.

Каторжник не слыхал его замечания, потряхивал вожжами и, любуясь конями, посвистывал, да покрикивал на них.

Скоро они достигли леса; Осип осадил лошадок и пустил их шагом. На востоке, на безоблачном небе зарделась зорька.

– Ну, вот и рассветать начало, – сказал Чуркин.

– Да, атаман, повеселее и поедем. Так ты думаешь в Ирбите у Кузьмы Яковлева остановиться?

– Думаю, а что?

– Я бы не советовал.

– А почему?

– Потому, Калистратыч может заехать именно к тому дворнику, у которого мы останавливались и расспросить о нас.

– Пожалуй, всё может случиться. Остановимся лучше у другого.

– Оно и покойней будет, – добавил Осип и подогнал лошадок.

Вёрст десять проехали они и не заметили, что за ними мчалась чья-то тройка лошадей, нагнала их и, не желая опережать, бежала за ними шаг за шагом. В небольших саночках с задком сидели два человека, с кучером на передке.

– Уж не Калистратыч ли за нами гонится? – нагнувшись, сказал Осип своему атаману.

– Не думаю: рано ещё ему, да и успеть не мог. Ты останови лошадей, сейчас узнаем, да кистень на всякий случай приготовь, – сказал разбойник, вынимая из кармана револьвер.

– Нужно, так проезжайте вперёд! – крикнул он ехавшим позади.

– Ничего, мы за вами поедем, – был ответ.

– Вы на тройке, лучше уж мы за вами, – сказал Осип, вглядываясь, вместе с Чуркиным, в незнакомцев.

Те не отвечали.

– Ну, Василий Васильевич, как скажешь, ехать, или нет?

– Поезжай, это, кажись, не Калистратыч, – ответил тот.

Вышел пересёлок; ехавшие за разбойниками приостановились у дорожки, идущей влево; кучер слез с саней и начал отпрягать лошадей и ставить их в запряжку, чтобы ехать гуськом.

– Знать, в сторону им нужно, – проговорил Осип, оглядываясь назад.

– А что такое?

– Гуськом запрягают, напугали только нас.

Чуркин так же оглянулся и, удостоверившись, что опасности никакой нет, положил револьвер в карман.

– А ты уж и струсил! – сказал он своему кучеру.

– Чего трусить? Все равно, чему быть, того не миновать, – ответил тот и пустил коней рысью.

Снова начался лес сосен, стоявших как гиганты на корню целые столетия; до них ещё не коснулась рука истребителей богатства края; тихо, спокойно стояли они, даже ветер не тревожил их.

– Экий лес-то какой красивый! – заметил Осип, дав лошадкам передохнуть на несколько минут.

– Хорош, – ответил ему разбойник.

– Так хорош, кажись, в нём бы и остался.

– Соскучишься: голод-то не свой брат, селений близко нет, поживиться нечем.

– А за счёт проезжающих?

– Ну, это ещё как придётся, небось, знаешь пословицу то: «один в поле не воин».

– Как не знать! слыхал кое от кого.

Разговор прекратился, кони вновь понеслись.

Вечерело; лес кончился; вдали показалась соборная колокольня Ирбита; Чуркин и каторжник устремили на неё глаза.

– Ну, вот и город, – показывая вперёд рукою, сказал Осип.

– Вижу, что город, да какой-то у него норов? – шутя ответил разбойник. – Нужно нам быть во всем аккуратными, а главное, не вмешивайся ты в разговор, слушай, сиди и молчи, – прибавил он.

– Кажись, я того и держусь.

– То-то, что нет; слово, брат, – сам знаешь, – не воробей, выпустишь и не поймаешь.

– Нельзя же мне и немым быть, как бы обидевшись, – проворчал каторжник.

– Никто тебя и не заставляет, говори: «да, не знаю», вот и всё.

– Ну, хорошо, так и будет.

– Эй! держи правее, дай нам разъехаться, – кричал какой то проезжий, в овчинном тулупе, ехавший навстречу.

– Что ты с возом, что ли? можешь и сам остановиться, – отвечал ему Осип, продолжая шажком пробираться вперёд.

Чуркин молчал и ждал, что будет дальше.

Ехавший на встречу остановился; Осип прикрикнул на лошадей, они подались вперёд, сани зацепили за другие, встречные и сдвинули их в сугроб; проезжающий начал браниться, каторжник показал ему кулак, тем дело и кончилось.

Стемнело, когда разбойники достигли города и поехали по Банковской улице; в конце её Чуркин спросил у одного бородача, переходившего улицу.

– Любезный, где бы нам постоялый двор отыскать?

– К речке Нице поезжайте, там найдёте, – ответил тот и пошёл своей дорогой.








Приехали к указанному месту и, действительно, нашли там целую линию постоялых дворов, около которых, как муравьи, копошились ямщики и возчики тяжестей, разговаривая между собою; другие вели на водопой лошадей на близ протекающую речку.

– Что, или на постой вам надоть? – спросил путников привратник одного из тех домов.

– Да, брат, надо остановиться. Где здесь Кузьма Яковлев? – спросил Чуркин.

– А вон там, дворов через пять; но у нас попокойней будет, заезжайте, постой хороший, – уверял привратник.

– Комнатки отдельные есть?

– Отведём и комнатку, а для лошадей такое угодье предоставим, чисто графское. Пожалуйте!

– Ну, как скажешь, Василий Васильевич? – спросил Осип.

– Заезжай, все равно, – сказал разбойник.

Въехали на двор и нашли там страшную тесноту: воза с товарами заняли все места под навесами, где стояли также возки и разного калибра сани и саночки; около них сновали ямщики, извозчики; гул стоял от их криков и разговоров. Чуркин вылез из саней, привратник ввёл его на крылечко и сказал:

– Повремени, купец, маленько, сейчас я хозяину скажу, куда тебя поместить надо.

Разбойник повиновался. Мимо него поминутно сновали выходившие из общей избы и направлявшееся в неё со двора люди, не обращая на Чуркина никакого внимания. Через несколько минут вышел хозяин постоялого двора, пожилой человек, с добродушной физиономией, маленького роста, и спросил:

– Тебе, купец, особую комнатку требуется?

– Да, хотелось бы.

– Пойдём, уж не обессудь, у нас не гостиница. Комнатка-то и есть, но не так опрятна.

– Ничего, мы не взыскательные.

– Что делать! время ярмарочное, полы не успели вымыть, – отпирая дверь, ведущую в коридорчик, сказал дворник.

– Ух, как здесь темно! ночничок бы хоть зажгли, – сказал разбойник.

– Как же, всю ночь фонарь горит, зажечь только не успели.

Добродушный хозяин ввёл постояльца в небольшую комнатку, отделённую от соседней дощатой перегородкой, вынул из кармана спички и зажёг стоявшую на небольшом столике сальную свечку.

– Ну, вот и квартира тебе, – сказал он.

– Дорого в сутки будет стоить?

– Сколько прожить-то думаешь?

– Как придётся: недельку, может, и меньше.

– Целковый берём, а то и больше. Лошадки у тебя свои, или на ямщицких приехал?

– На своих; надо бы уступить сколько-нибудь.

– Ну, если на своих, три четверточка возьму, самовар и свечки наши будут.

– Овёс и сено почём отпускаете?

– Не дорого, лишнего не возьмём. Сами откуда вы будете?

– Вёрст за четыреста отсюда.

– Знать, в первый раз на ярмарку приехал?

– Да, впервые ещё пришлось.

– Ну, значит, остаёшься?

– Нечего делать, надо бы почище комнатку, так и быть уж, останусь.

– Есть и почище, да занята, – купцы из Большой Санды, заняли её.

– Что значит «Санда»? – полюбопытствовал разбойник.

– Ну, с завода Демидова, всё равно. Уедут, туда же тебя и переведу, сказал дворник и вышел.

«Спасибо и за обещание», – подумал разбойник и стал осматривать комнатку, в которой он остановился.

Она была в длину сажени три с половиною и такой же ширины, об одном оконце, выходящем на речку; в ней стояла кровать с матрацем, набитым сеном, на котором, кроме подушки, да притом жёсткой, ничего не было, не имелось даже одеяльца; около столика стояли три простых обыкновенного дерева стулика, в углах виднелась сырость, и она напоминала ему каземат Богородского острога. Разбойник снял с себя тулуп и присел на стул.

Вскоре вошёл Осип, сопровождаемый тем же привратником, который встретил их на улице, и тотчас же ушёл из комнатки.

– Ну, Василий Васильевич, комнатка-то, кажись, не хвали, вдвоём-то в ней и не поместишься.

– Да, брат, не разгуляешься, но всё-таки ты как-нибудь уляжешься, ночь-то переночуем, а завтра и переберёмся на другую квартиру, так оно выходит.

– Неловко с лошадьми переезжать, – проговорил каторжник, снимая с себя верхнюю одежду и поглядывая на атамана.

– Лошадок-то мы и… побоку, ну их совсем, сбудем на Конную.

– Это дело другое.

– Ты полушубок-то не снимай, куда-нибудь пройдёмся.

– Куда же, ночью, разве что в трактир, чайку попить?

– Сходим, хоть немножко город поглядим. Лошадок хорошо поставил?

– Ничего, уголок отвели, я уж и сенца им подложил, поить раненько.

Через несколько минут Осип с Чуркиным были уже на улице; она была полна снующими взад и вперёд простолюдинами; прошли по линии постоялых дворов, между которыми выделялось одноэтажное здание трактира или харчевни какой-то Гольчихи. Войдя в него, они увидали за буфетом толстую, пожилых лет, женщину; это была хозяйка харчевни. Заметив их, она командировала паренька из прислуги и велела просить гостей в другое отделение, выходившее на двор и выстроенное в два этажа, но соединяющееся с первым, в которое они вошли.

Трактир кишел простым народом; шум стоял страшный; половые не успевали исполнять требования. Паренёк ввёл вновь прибывших в чистое отделение, где за столиками располагалось среднего сорта купечество и разные немудрёные торгаши. Чуркин с Осипом уселись за свободный столик и потребовали себе чаю и водки; то и другое было подано.

– Народищу-то, кажись, и пушкой не пробьёшь, – тихо сказал каторжник.

– Ярмарка, вот и народ. Это не у нас в деревне, – ответил разбойник, оглядывая посетителей. – Ты чай-то наливай, – прибавил он.

Осип занялся чем было приказано, а Чуркин обратил внимание на двух пожилых купцов, беседовавших с женщинами.

– Ты вот что, как тебя там зовут? Пей, ежели потчуют, а не станешь пить, так уходи, – говорил один из собеседников.

– Выпью, пусть вон Алевтина начнёт, – ответила та.

– И она выпьет: по нашему, гулять, так гулять, – сказал другой, обнимая Алевтину. – Эй, милый, давай сюда ещё две бутылки горского.

– Разочтитесь за прежнее, тогда и подам, – возражал прислужник.

– Не веришь, думаешь, у нас и денег нет? вот они, гляди! – вынимая туго набитый бумажник с деньгами, сказал подгулявший купец. – Мы ещё твою хозяйку купим и продадим; говорят, подавай, значит, подавай.

Половой убежал.

Разбойник стал раздумывать о том, как бы подсоседиться ему к этим кутилам, взял налитую чашку чаю и начал, не спеша, потягивать его.




Глава 123.


Половые, увидав у кутил достаточное количество денег, засуетились около их столика; после двух бутылок «горского» подали ещё полдюжины, и пошло разливанное море: бокалы пенились, влага лилась в утробы пирующих, как вода; женщины не отставали от своих собутыльников. Зала трактира продолжала наполняться посетителями; гул стоял от разговоров и от звона посуды. И кого только здесь не было! Купцы средней руки, мелочные торгаши, коробейники, разносчики, ямщики-хозяйчики, многие привели с собою женщин. Вся эта публика была одета прилично, у многих виднелись на жилетках цепочки от часов и всё больше серебряные; один только Осип сидел в своём полушубке и исподлобья поглядывал по сторонам.

– Что это так долго Пётр Михайлыч не едет? – сказал своему собрату один из гуляк, пивших «горское», – пошёл он за Прасковьей Максимовной, и сам провалился.

– Его хорошо за смертью посылать, – долго не придёт, – ответил другой.

– Ну, пейте же, чего там шушукаетесь! – сказала им женщина, держа в руке бокал; – Давайте, чокнемся, веселей будет, – прибавила она.

Купцы подняли бокалы, чокнулись и выпили.

В эту минуту в дверях залы показалась среднего роста, молодая, лет двадцати трёх женщина, с чёрными, как смоль, глазами, чёрные волосы спускались из-под шёлкового платочка, небрежно накинутого на голову:, белые, как мрамор щеки, пылали румянцем; зелёное шёлковое платье охватывало стройный стан красавицы, прикрытый голубой душегрейкой, отороченной собольим мехом. Она вошла в сопровождении средних лет мужчины, одетого в длиннополый сюртук, в дутых смазных сапогах. Парочка эта оглядела все столы и, заметив своих приятелей, подошла к столику, загромождённому бутылками «горского».

– Вот где вы уселись! – сказала им красавица.

– А, Прасковья Максимовна! Что так долго? Заждались мы вас, – произнёс высокий, красивый купец, приподнимаясь со стула.

– Нельзя было, а почему, Пётр Михайлыч тебе скажет, – усаживаясь на стул, промолвила она.

Вошедший с красавицей мужчина нагнулся к вопрошавшему и пошептал ему что-то на ухо.

– А! теперь понимаю, ну, садись да выпей. Эй, малец, давай сюда ещё полдюжины!

Красавица поместилась как раз напротив Чуркина, который не спускал с неё глаз; она очаровала его своей развязностью, весёлым характером и чёрными, глубокими как осенняя ночь глазами, уколовшими его прямо в сердце. Осип, заметив, куда глядит его хозяин, нагнулся к нему и шепнул.

– Василий Васильевич, вот бы её тебе в атаманши, баба подходящая.

– Да, ничего бы, – ответил тот, не спуская глаз с Прасковьи Максимовны.

– А ты, любезный, на чужой-то каравай рта не разевай, – сказал какой-то тучный мужчина в поддёвке, вставая из-за соседнего столика, поглядывая на Чуркина, и пошёл из залы.

Разбойник не слыхал его слов, но они ясно отдались в ушах Осипа, который в ответ ему сжал кулаки, хотел что-то поговорить с ним, но слова замерли на его губах.

– Любезный, тебе здесь не место в полушубке-то сидеть: гости обижаются, – обратился к каторжнику приказчик трактира. – Шёл бы вон в другую комнату, – прибавил он.

– Какие гости? – вопросил разбойник.

– Сейчас купец один жаловался, вот тут рядом с вами сидел, «воняет», говорит.

– Не от него ли это отдаёт, ты бы понюхал, – злобно заметил разбойник приказчику.

– Мы не вам говорим, а вот ему, – показывая на Осипа, протянул тот.

– Если я с ним сижу, значит, не ваше дело. Подай мне бутылку «горского»! – крикнул Чуркин половому.

Приказчик отошёл. Бутылка была подана.

– Василий Васильевич, не снять ли мне полушубок? – сказал каторжник.

– Сиди в нем, да молчи, никто тебя не тронет; пей вот шипучку, да и всё тут, – наливая в бокалы вино, тихо произнёс разбойник.

А за столом у купцов шёл весёлый разговор; Прасковья Максимовна, заметив на себе внимание незнакомого ей человека, который сразу пришёлся ей по душе, частенько перекидывалась взглядами с разбойником. Его красивая наружность и страстные взгляды зажгли в ней желание перемолвиться с ним словечком и узнать, кто он и откуда. Чуркин понимал это и выжидал только минуты для объяснения; но минута эта не подходила.

Один из компаньонов Прасковьи Максимовны настолько охмелел, что, желая подняться со стула, упал и повалился к ногам разбойника; тот бережно поднял его и усадил на место; красавица поблагодарила за это разбойника и наградила его улыбкой, товарищи охмелевшего, в знак благодарности, пожали ему руку и пригласили его выпить с ними бокальчик, и он не отказался, присел к ним за стол и, познакомившись, разговорился со всеми.

– Вы здешние, или приезжие? – спросила у разбойника красавица.

– Нет, мы дальние, на ярмарку за покупками приехали.

– А откуда будете? – полюбопытствовала она.

– Из-за Верхотурья. Зашли сюда чайку напиться, да вот и засиделись, – уставив на неё свои большие глаза, говорил Чуркин.

– Ну, так давайте, чокнемся и выпьем, – загалдела компания.

Выпили, налили по другому бокалу и по третьему; разбойник привстал со стула и сказал:

– Что ж, и моя копейка не щербата, дозвольте и мне полдюжинки бутылочек поставить?

– Можно, можно, почему не выпить! – кричали ему собеседники.

Принесли вино, и попойка продолжалась. Охмелевший собутыльник склонился головою на стол и захрапел; разбойник сидел рядом с красавицей и беседовал с нею, как давнишний знакомый, изредка нашёптывал ей любезности, и она, принимая их, только ухмылялась. Осип глядел на своего атамана и думал, прихлёбывая шипучий напиток: «что-де из всего этого выйдет?» Прасковья Максимовна отуманилась и склонила свою голову на плечо разбойника, что обожателю её, дородному купцу, сильно не понравилось, он дёрнул её за рукав и сказал:

– Прасковья, опомнись, что ты делаешь?

– А что? Ничего, – отдыхаю, напоили вы меня, голова кружится, – ответила она, не подымая с плеча Чуркина своей головки.

– Ты оглянись, к кому ты склонилась?

– Все равно мне, к кому пришлось, – бормотала она и при этом обвила руками шею разбойника и поцеловала его.

Не стерпел купец, взял красавицу в объятия и отвёл её от Чуркина в сторону, усадил её за другой стол и крикнул половому.

– Эй, молодчик, сколько с нас следует?

Половой притащил счёты и начал выкладывать на них сколько следует получить за выпитое. Купец отдал деньги; собеседники его так же поднялись с своих мест и стали собираться восвояси. Чуркин, в свою очередь, поторопился рассчитаться с половым и шепнул Осипу:

– Пойдём, пусть их успокоятся.

Прасковья Максимовна, хотя и была под хмельком, но не настолько, насколько хотела казаться; заметив, что Чуркин идёт к выходу, она быстро поднялась со стула, подскочила к нему, ещё раз поцеловала его и сказала:

– Ну, до свидания, мой милый.

Разбойник крепко пожал ей руку и шепнул на ухо:

– Прощай, завтра увидимся.

Эта сцена ещё более возбудила гнев обожателя красавицы, он злобно поглядел вслед удалявшемуся своему супостату и произнёс, обращаясь к своим собеседникам:

– Откуда такой леший взялся и кто он такой?

– А кто его знает, – ответили те в один голос.

– Дура-то, Прасковья, с ума, знать, спятила, лезет к нему целоваться, да и всё тут, – сказал купец, взял красавицу под руку и повёл её из трактира.

Прасковья Максимовна шла, переваливаясь с ноги на ногу, притворяясь охмелевшей и посылая воздушные поцелуи всем окружавшим её спутникам и спутницам. Половые, глядя на неё, покачивали головами.

Выбравшись из трактира, Чуркин с Осипом отошли к сторонке и стали наблюдать за выходившими из того заведения.

– Пойдём, Василий Васильевич, что их дожидаться; может, и всю ночь там они прображничают, – сказал каторжник.

– Погоди, надо узнать, куда они пойдут, – ответил тот.

– Тебе это зачем же нужно?

– После тебе скажу, а теперь молчи.

– Задело, знать, за ретивое, вот что, – проворчал себе под нос каторжник, уставив глаза на двери трактира.

Через несколько минут из трактира вышла уже знакомая нам компания; каждый из мужчин вёл свою даму и, отойдя несколько шагов от дверей, они остановились, простились один с другим и отправились в разные стороны. Купец с Прасковьей Максимовной, не торопясь, поплёлся по линии постоялых дворов и вёл разговор со своей спутницей. Чуркин с Осипом, находясь на почтительном от них расстоянии, последовали за ними. Из речей купца доносились до них несвязные слова упрёка красавице, но она ему не отвечала. Вот они завернули за угол здания, прошли несколько по улице и скрылись в глухом переулке. Разбойник ускорил шаги и увидал, что купец с Прасковьей Максимовной вошли в калитку небольшого деревянного домика, выстроенного в один этаж с тремя окнами на улицу, которые были прикрыты ставнями.

– Подойдём поближе и посмотрим, чем они займутся, – проговорил разбойник, взглянув на Осипа.

– Пожалуй, купец-то, кажись, богатый, я видел у него в бумажнике денег не мало, – сказал тот.

– Да, состоятельный.

Но не деньги были на уме у душегуба, а красавица, наградившая его двумя поцелуями, от которых по всему телу пробежала у него дрожь, и сердце забило любовную тревогу. Он дал себе слово, ещё раз свидеться с Прасковьей Максимовной, и во что бы то ни стало, завладеть ею.

Тихо подошли они к окнам; разбойник начал отыскивать в ставнях щёлочку, через которую можно бы было хотя бы взглянуть одним глазом в комнаты, но не нашел её.

– Ты что-нибудь видишь, или нет? – спросил каторжник.

– Огонёк светится, а больше ничего не видно.

– Отвори маленько ставню.

– Нельзя, тревоги бы не наделать, – шептал разбойник и приложил к ставням ухо.

Ясно, почти как и в трактире, ему слышен был голос красавицы, слышны были и поцелуи её, которыми она награждала своего обожателя; со стороны его не было уже никаких упрёков Прасковье Максимовне; что было в трактире, он уже забыл, а расточал перед нею только свои ласки. Разбойник не вытерпел, отворил немножко ставню среднего окна и увидал парочку, сидевшую на диване, перед которой стоял небольшой столик. Они сидели, обнявшись, и глядели друг другу в глаза, воркуя, как голубки весенней порой. Вдруг купец, как бы чем ужаленный, вскочил с дивана, взял лежавший на стуле свой длиннополый сюртук, вынул из него бумажник, возвратился с ним к Прасковье Максимовне и громко сказал ей:

– На, возьми, тут пять тысяч находится, пусть они твои будут, только люби меня, как любила до сей поры.

– Не надо мне твоих денег, – отвечала она.

– Ведь прежде ты брала у меня?

– Брала, когда нужно было, а теперь не надо.

– Возьми себе, на наряды пригодятся, – вручая ей пачку радужных кредиток, настаивал он.

Красавица взглянула на деньги, подумала с минутку, взяла их и положила в карман своего платья.

– А так вот что, она его за деньги любит! – отвернувшись от окна, злобно произнёс разбойник.

– Ещё бы! бабы такой народ, за деньги, что хочешь, можно устроить, – пробормотал каторжник, стараясь взглянуть в окно хоть одним глазком.

На тротуаре показался какой-то человек. Осип толкнул локтем своего атамана и сказал:

– Василий Васильевич, кто-то идёт!

– Где ты видишь?

– А вон взгляни, по тротуару шагает.

Медленно отошёл разбойник от окна и, пройдя несколько шагов, направился на другую сторону улицы и, пропустив незнакомца, вернулся снова к домику, от которого только что отошёл, но, взглянув в окно, он не видал уже в комнатах огня.

– Спать легли, ну, пусть их покоятся, утро вечера мудрёнее, – проговорил он, притворил потихоньку ставню и пошёл в обратный путь.

У постоялых дворов суетня уже улеглась, только изредка кое-где проходили запоздалые постояльцы. У ворот дома, в котором остановились душегубы, их встретил тот же привратник и спросил:

– Что, в трактир чайку, знать, попить ходили?

– Да, – ответил ему Осип и вошёл вслед за своим атаманом на двор.

В коридоре горел фонарь, да такой тусклый, точно тот, которым освещаются тюремные казематы; он напомнил разбойнику дни заключения его в острогах в Богородске и во Владимире; поморщился атаман от такого воспоминания, отворил дверь своей комнаты и сказал каторжнику:

– Осип, поглядел бы ты своих лошадок-то!

– Схожу, пожалуй, – как бы нехотя проговорил тот и вернулся на двор.

Тихо было под навесами; кони постояльцев смирно стояли у яслей и жевали корм; каторжник оглядел своих лошадей и подумал: «завтра мы с вами простимся, а жаль, добрые вы такие», и потрепал их по гривам.

– Кто здесь ходит? – раздался чей-то голос.

– Я, – ответил Осип.

– Да кто ты, что по ночам шляешься?

– А тебе какое дело?

– Сторож я, потому и спрашиваю.

– Видишь, небось, кто я, – лошадок своих гляжу.

Сторож умолк; каторжник поплёлся к дому. Сторож проводил его до коридора и успокоился, видя, что это был свой человек.

Осип застал разбойника уже раздетым и лежавшим на диване, объяснил ему, что лошади стоят на месте спокойно и едят корм.

Чуркин не отвечал.

– Василий Васильевич, слышишь, что я говорю?

– Слышу, ложись спать, завтра пораньше сходи на Конную, да подыщи там покупателя на лошадей.

– Хорошо, побываю. На таких коней охотники найдутся. За сколько их продать-то?

– Как ты думаешь, что дадут?

– Сотни по две надо взять.

– Не дадут если, и за триста отдадим.

– Больно уж дёшево, кажись.

– Что делать, за что бы ни продать, да продать; нужно развязаться с ними, чтобы не отсвечивали.

– За париками нужно бы понаведаться.

– Знаю, разыщем их где нибудь, теперь ярмарка, – сказал Чуркин и повернулся на бок, чтобы уснуть.

– За богатым купцом надо бы присмотреть, – денег у него больно много.

– За каким такое?

– Вот за тем, которого в трактире видели.

– Ну, ладно, это видно будет, – сквозь зубы сказал, разбойник, желая отвязаться от разговора.

Осип смекнул его желание, улёгся спать и вскоре захрапел.

А Чуркину не спалось; он переносился мыслями к тому домику, где находилась его красавица. Сдавалось ему, что она, целуя купца, думала об нем, полетела бы к нему, но крылышки были обрезаны; казалось ему, что поцелуи её и теперь ещё горят на его щеках и так горячо жгут его сердце, как никогда оно не чувствовало и не трепеталось от поцелуев тех женщин, которых он знал и любил. В этих мечтах разбойник сомкнул глаза и уснул.




Глава 124.


Настало утро, да такое морозное; снег хрустел под ногами и под полозьями саней, проезжавших по улице. Каторжник поднялся с логовища чем свет и отправился на Конную отыскивать покупателей на своих лошадок. Ему не долго пришлось хлопотать о них: нашёлся какой-то барышник и охотно согласился следовать за Осипом.

– А дороги твои лошади будут? – спросил барышник у Осипа.

– Увидишь и сам скажешь, чего они стоят, – ответил тот, – они не мои, а хозяйские, – прибавил он.

– Какой масти?

– Серые, яблоками, семилетки, не больше. Одно слово, – купеческие.

– Ты гляди, любезный, не шебарши, если я буду торговаться, – от хозяина ничего не получишь, а я четвертную дам, если выгодно куплю.

– Моё дело сторона, покупай, как знаешь.

– То-то, гляди, за магарычём дело не станет, – говорил барышник, подходя к постоялому двору.

– Ты уж совсем с санями и сбруей покупай, нам то и другое не нужно.

– Сами-то, знать, пешком из Ирбита пойдёте?

– Нет, мы здесь на житьё останемся.

– Ну, это дело другое.

Они вошли на двор и направились к лошадям; барышник как увидал их, так и затрясся, поглядел их зубы, обошёл кругом и спросил:

– Какова цена?

– Не знаю, сколько посулишь.

– Катюху с четвертной за каждую, цена решительная, поди и скажи своему хозяину.

Осип молча отошёл от лошадей и поплёлся к своему атаману.

Войдя в комнату, он застал его ещё спящим; чуткое ухо разбойника услыхало шаги человека; он открыл глаза и, увидав перед собою каторжника, спросил у него:

– Ты что?

– Пора, Василий Васильевич, вставать, я покупателя на лошадей привёл, выйди к нему и поторгуйся.

– А ты без меня разве не можешь продать их? – потягиваясь, сказал Чуркин.

– Без твоей воли я не смею.

– Ну, сколько же он даёт за пару?

– Двести пятьдесят целковых посулил, и то с санями и сбруей, – больше не дает.

– Ну, поди, получи с него деньги и отдай лошадок.

– Дёшево, кажись, за эту дену: по крайности триста рублёв надоть взять, кони-то вдвое дороже того стоят.

– Не дорого достались они нам, и не больно жаль. Кто их покупает?

– С Конной барышник какой-то.

– Пусть его владеет, бери поскорей деньги, а то, пожалуй, спятится, – проговорил разбойник, подымаясь с постели.

– Ладно, а я всё-таки с ним поторгуюсь.

– Ну, там как знаешь.

Осип вышел; Чуркин оделся, сходил в общую избу, сполоснул своё лицо и утёр его грязным полотенцем, висевшим у рукомойника, попросил подать себе самовар и возвратился в свою комнату.

– Как там дела-то? – спросил барышник у подошедшего к нему каторжника.

– Да что, хозяин за ту цену, какую ты даёшь, продать лошадей не соглашается, – ответил тот.

– Где он сам-то, как бы его повидать?

– Спит ещё, на постели потягивается.

– За сколько же ему продать желательно?

– Говорит, меньше, как за четыре сотенных, не отдаст.

– Боек он оченно, пусть поищет таких дураков, которые дали бы ему эту цену, – нахлобучив чуть не на глаза шапку, высказался барышник и пошёл прочь от лошадей.

– А твоя последняя цена какая будет?

– Поди, скажи ему, четвертной билет, пожалуй, накину.

– А двух не прибавишь?

– Нет, цена решительная.

– Ну, ладно, так ты подожди здесь маленько.

– Да ты поживей, а то по пустому мне здесь калякать, нечего, на Конной больше упустишь, – сказал покупатель, снова вернулся к коням и начал их оглядывать.

Каторжник вошёл в сенцы постоялого двора, пробыл в них минутки две, возвратился к барышнику и сказал ему:

– Хозяин согласен на твою цену, получай лошадей и давай деньги.

– Они готовы, – ответил тот, доставая из-за пазухи синюю сахарную бумагу.

– И мне на чаек что-нибудь соблаговоли.

– Можно, от обещанного не отказываюсь, – отсчитывая кредитки, промычал барышник.

Денег в синей бумаге было не мало. Осип глядел на них исподлобья и досадовал, что обладатель их не в том месте с ним встретился. Купивший лошадей отсчитал следуемые за коней деньги, передал их Осипу и сказал ему:

– Ты потрудись, пересчитай их, чтобы после разговоров каких не было.

– Нечего пересчитывать, – небось, верно будет.

– Кто знает, я мог и ошибиться.

Каторжник, не видавший у себя в руках такой суммы денег, не мог их пересчитать; сознаваться в том он счёл для себя неловким, посчитал кредитки, сообразив маленько, положил их в карман.

– Значит, верно? – спросил барышник.

– Да, верно.

– А вот это тебе на чаек, передавая Осипу десятку, – сказал обделистый кулак.

– Прибавить следует, четвертную надо бы с тебя, – проворчал каторжник.

– Сам цену набил, вольно же тебе, если бы я купил дешевле, на твою долю больше бы вышло.

Осип смолчал, с досады он только заскрипел зубами и удалился.

Барышник запряг лошадей и уехал на них со двора, радуясь в душе такой дешёвой покупке.

– Ну, что, покончил, что ли, с лошадьми? – спросил Чуркин у появившегося в дверях Осипа.

– Отдал и деньги получил, четвертную всё-таки выторговал, прибавил он мне; триста рублёв бы дал, да ты, атаман, погорячился продать, – вынимая из кармана, деньги и передавая их разбойнику, сказал каторжник.

Чуркин пересчитал деньги, поглядел на своего подручного и сказал:

– Здесь только две с половиной сотни, а ты говорил, что он тебе четвертную прибавил.

– Значит, он меня надул, – почёсывая затылок, ответил тот. – Сам-то я счёта не знаю, ему на слово поверил. Какая же он шельма! Ещё мне на чай красненькую дал! Возьми уж и её, Василий Васильевич, на что она мне?

– Как же ты так опростоволосился?

– Говорю, счета в деньгах я не знаю, вот и всё. Позволь, я схожу на Конную, отыщу его и дополучу.

– Ну, брат, теперь поздно, так уж и быть, не стоит хлопотать; пожалуй, ещё до полиции дело у нас дойдёт, и он всегда прав будет. Садись, да пей чай, нам отсюда убираться надо, как бы к вечеру Калистратыч в город не пожаловал.

– Куда же думаешь перебраться?

– Там подумаем и увидим. Надо вот за париками ещё прогуляться.

– Может, и без них, обойдёмся, – прихлёбывая чай, заметил Осип.

– На всякий случай всё-таки купим, – решил разбойник и стал ходить по комнате, размышляя, как быть и что делать.

– С купцами ты когда увидишься?

– Надо прежде от Калистратыча отделаться, тогда уж и к ним понаведаемся.

– Хоть лавку бы их поглядеть, да ознакомиться с ней, чтобы после не отыскивать.

– Выберем как-нибудь сегодня минутку и пройдём туда. Ну, ты совсем, что ли?

– Я готов, пойдём, куда нужно.

– Надо же за квартиру, да за корм для лошадей рассчитаться, пойди, позови сюда хозяина.

Осип исполнил приказание и возвратился к своему атаману с дворником.

– Сколько с нас следует, хозяин? – спросил разбойник.

– Всего ничего, два целковых только, – ответил тот.

– Получай, брат, деньги, – выкидывая ему две рублёвых бумажки, сказал постоялец.

– Немного же вы у нас, купец, погостили, вот и комнатка получше этой, освободилась, для вас я её приготовил.

– Что делать, купцы знакомые нас к себе на квартиру приглашают; дом сняли они большой, а жить в нём некому, вот мы к ним и переезжаем.

– А лошадки, у меня пока постоять?

– Мы их продали.

– Когда же вы успели?

– Сегодня утром сбыли.

– Кони были хорошие, я их видел; жаль, может, и я их купил бы, да не сказали мне, что продаёте их, – горевал дворник.

– Пожалуй, тебе они и не подошли бы по цене.

– Почем знать? Сколько вы за них взяли?

– Семь радужных, вот сколько.

– Ничего, такую цену за них можно было дать. А я бы малость и прибавил. Кто их купил?

– Купец какой-то, – врал разбойник.

– Досадно, но делать нечего, – заключил дворник и вышел из комнаты.

– Слышал, атаман, как мы лошадей то продешевили?

– Ну, что делать, хорошо что отвязались от них; дворнику продавать было нескладно, на глазах бы вертелись, а то и на сторону бы пошли, пусть их Калистратыч отыскивает теперь, – высказался Чуркин и пошел из комнаты.

На дворе стояла такая же толкотня, которую они видели и вчера. Мороз ещё сильнее щипал носы и щеки, не позволяя останавливаться и заглядываться долго на интересующие предметы. Тихой походкой вышел разбойник на улицу, закрыв лицо своё воротником тулупа; Осип шёл за ним в двух шагах и думал: «куда-то теперь мой, атаман отправится?»

Пройдя несколько шагов, разбойник остановился, подумал и сказал Осипу:

– Пройдём-ка мы к тому домику, где вчера были.

– Зачем, Василий Васильевич?

– Мне нужно, – буркнул Чуркин и зашагал далее.

Поравнявшись с окнами жилища Прасковьи Максимовны, разбойник убавил шаги, заглядывая то в одно, то в другое оконце, но те были занавешены спущенными кисейными шторами. «Спят ещё», – подумал он и, пройдя улицу, вернулся обратно, направляясь к Гостинному двору, расположенному среди площади, в виде четырёхугольника. Пройдя по рядам лавок, разбойник присматривался к товарам, в них имеющимся, и взглядывал на торгашей, как бы отыскивая среди них своих знакомых, затем быстро повернул на площадь и пошёл через неё.

– Париков-то, атаман, не видать, – сказал ему каторжник.

– Да разве в лавках ими торгуют? Вон цирюльня, там сколько угодно их можно получить.

– Так зайдём и посмотрим.

– Можно, затем сюда и пробираемся.

– А что, Василий Васильевич, «лягавых»-то и здесь небось, много таскается, – спросил каторжник.

– Каких это «лягавых»?

– Да сыщиков, арестанты их всегда так называют.

– Небось, есть, как не быть, да они нас не знают.

– Нюхом, пожалуй, почуют, – такие уж они собаки… – оглядываясь направо и налево, шипел Осип.

– Чего ты там оглядываешься?

– Смотрю, как бы нас не подсидели.

– Ну, кому нужно!

– А Калистратыч как бы не подъехал.

– Где ему, не успеет, завтра разве навернётся, – пояснил Чуркин и вошёл в цирюльню, на окне которой были вывешены парики.

Пожилой человек, одетый в сюртук, уже давно отжившей свой век, встретил посетителей и спросил:

– Вам постричься, что ли, нужно?

– Нет, вот два парика просили нас купить, покажите их нам.

– Любой выбирайте, – показывая на окно, ответил цирюльннк.

Чуркин начал разглядывать их и выбирать.

– Голова-то твоя, купец, маленько велика, видишь, ни один к ней не подходит, – заметил продавец.

– Стало быть, у вас все парики на одну колодку делаются?

– Вестимо, на одном болване, не сотню же их иметь; по твоей башке и не подберёшь, кудряв больно, вот подстричь маленько, тогда, пожалуй, и подойдёт.

– Я не себе покупаю, а по поручению, у того голова ещё больше моей.

– Закажите, к вечеру мы порасправим.

– Ну, ладно, делайте.

– А какие вам нужны?

– Один вот этот, рыжий, с плешиной, другой седого цвета, чтоб подлиннее волосы-то.

– Хорошо, будут готовы.

– Сколько будет стоить?

– Дорого не возьму, а задаточек соблаговолите.

Разбойник вынул пятирублёвку, отдал её цирюльнику и вышел.

– Кажись, хороши будут, – заметил Осип своему атаману.

– Сойдут, новенькие, а те, которые дома, порядком порастрепались.

– Значит, частенько они у тебя в работе были?

– Да, приходилось нередко в них щеголять; в такой сторонке жил, без них и показаться никуда нельзя было. Ну, да это что? Всё ничего, а вот, где мы с тобой ночевать будем сегодня? Об этом надо подумать, на улице приснаститься – дело не подходящее, холодно больно. Надо бы спросить, нет ли здесь какой гостиницы.

– Что ж, спросим вон у барина, который навстречу нам идёт.

Поравнявшись с молодым человеком с кокардой на фуражке, разбойник приподнял с головы свою шапочку и спросил:

– Позвольте узнать, где здесь гостиница?

– Какую тебе нужно, «Биржевую», что ли? У нас их две: другая «Александрия» называется, – сказал сударь, заломив при этом фуражку набекрень.

– «Биржевую», там наши земляки остановились.

– Немножко подальше, там спросите.

– Благодарствуем, – сказал ему Чуркин.

Человек с кокардой удалился.

– Видел, Василий Васильевич, «виснухи»-то какие у него с золотой цепью?

– Ты это про что говоришь?

– Часы у сударя больно хороши.

– Почему же ты их «виснухами» называешь?

– Такую им наши ребята в остроге кличку дали.

Разбойник поправил на голове шапочку, запахнул поплотнее полу шубы и ускорил шаги.

Через несколько минут они были у подъезда «Биржевой» гостиницы, где стояли извозчики и грелись, толкая друг друга локтями; у дверей стоял не то артельщик, не то швейцар.

– А что, любезный, купец Шнурков у вас остановился? – спросил у него разбойник.

– Откуда он приехал? – сказал тот.

– Из Тагильского завода.

– Кажись, таких у нас не было, – подумав немножко, ответил прислужник при гостинице.

– Поди, узнай, а мы тут подождём.

– Сами пройдитесь, в конторе скажут.

– Мы тебя просим, за труды заплатим.

– Ладно, схожу, – проворчал прислужник и как бы нехотя пошёл в гостиницу.

– Да какого это ты Шнуркова спрашиваешь? – шепнул каторжник Чуркину.

– Я так, нарочно говорю, для того, чтобы после насчёт свободного номера спросить.

– Догадлив ты, Василий Васильевич, на всё-то у тебя смекалка есть.

– Нельзя, брат, по нашим с тобой делам и олухами быть.

Прислужник объяснил, что купца Шнуркова у них в жильцах нет и не было.

– Как же так? Знать он не приезжал ещё. Свободные номера есть у вас?

– Сколько угодно, вам для чего это?

– Остановиться можно? – награждая прислужника серебряной монетой, спросил разбойцик.

– Отчего нельзя, для постояльцев такая храмина, как наша, и приготовлена; желаете, так пожалуйте, где ваш багаж-то?

– Он у нас на квартире, вечерком, приедем.

– Надо прежде номерок облюбовать, да сторговаться в цене, без уговору, пожалуй, с нас дороже возьмут; ступайте в контору, там вам скажусь, что почём.

Чуркин, не торопясь отправился в гостиницу; привратник последовал за ним, указал ему контору и возвратился на своё место. В конторе разбойника приняли за приезжего купца, показали ему свободные номера, он облюбовал один из них и спросил цену.

– Долго ли пробудете? – полюбопытствовали у него.

– Как придётся, недельку, а не то и больше.

– Три рубля в сутки, меньше нельзя, теперь ярмарка, ею только и живём.

– Ну, что делать, я согласен.

– Когда переберётесь к нам?

– Сегодня, к вечерку, будем.

– Хорошо, задаточек пожалуйте, так номерок мы за вами и запишем.

Разбойник вынул из кармана свой бумажник, набитый кредитными билетами, развернул его, чтобы видели, что он человек денежный, отдал красненькую, раскланялся и вышел.

– Ну, что, купец, покончили или нет с квартиркой? – спросил у него прислужник.

– Порешил! Вечерком, а не то и раньше переберёмся к вам.

– Ну, и ладно, хорошим постояльцам мы рады, – заключил прислужник, отвешивая удалявшемуся разбойнику поклон.

– Чемодан надо покупать, без него не обойдёшься, – сказал разбойник своему товарищу.

– На что он тебе понадобился?

– Нужно же с чем-нибудь переехать, с пустыми руками нельзя: оглядывать, да присматривать за вами будут.

– Надо, так купи.

Чуркин снова направился к Гостинному двору, купил себе среднего размера чемодан, наложил в него кое-что из безделушек, взял у торговки несколько пар белья, нанял подвернувшегося извозчика довезти их до «Биржевой» гостиницы, вошёл в свой номер, оставил в нём чемодан, запер на ключ свою новую квартиру, рекомендовал коридорным Осипа как своего товарища и стал собираться уходить.

– Куда же теперь, атаман? – спросил Осип.

– Сходим на знакомую улицу, а потом надо где-нибудь и закусить.

– Не знаю, что мы там будем делать? Если купца вчерашнего караулить, то теперь не время, – протянул сквозь зубы каторжник.

– Нужно, значит, и пойдём.

На улице, на которой находился заветный для Чуркина домик, взад и вперёд сновало много народу; все шли куда-то с озабоченными лицами, занятые каждый своим делом. Разбойник прошёлся с Осипом мимо заветного домика два раза, не сводя глаз с его окошек; ему показалось, что будто бы в одном из окон мелькнула чья-то фигура, и он остановился у ворот. Не прошло пяти минуть, как из калитки выглянула женщина, на плечах которой была накинута душегрейка; красавица оглянулась на все стороны улицы и, заметив разбойника, махнула ему рукой. Чуркин быстро подошёл к ней и скрылся с нею на дворе. Это была Прасковья Максимовна.




Глава 125.


Каторжник опустил руки и не знал, что делать: идти ли за своим атаманом во двор того дома, на котором он остался, или дожидаться его на улице; в таком раздумье он простоял несколько минуть и начал прохаживаться около домика, в ожидании Чуркина.

Разбойник увлёкся красавицей до того, что забыл даже о своём товарище и вспомнил о нем только тогда, когда вошёл в жилище Прасковьи Максимовны. Оглядев комнаты и, не видя в них никого, кроме одной старушки, Чуркин повёл беседу с своей очаровательницею; объяснения их были коротки, оставаться ему в доме долго было нельзя, потому что красавица ожидала скорого возвращения своего обожателя, купца Гаврила Ивановича, как она его назвала, но дала слово разбойнику в сумерках выйти к нему для свидания на улицу, поцеловалась с ним и, простившись до вечера, проводила его до ворот.

– Ну, Василий Васильевич, так делать нельзя: ушёл» ты в дом, не сказав мне, идти за тобой или нет, – попенял ему Осип.

– Я заходил на минуточку, – оправдывался тот.

– А у меня о тебе все сердце изныло, в незнакомый дом одному пускаться опасно.

– Сам про то знаю, но ничего нельзя поделать, такой случай вышел, нужно было.

– Кого же ты там видел?

– Знаешь, небось, кого – Прасковью Максимовну; вечерком опять здесь побываем.

– А с купцом-то познакомился?

– Нет, его не было, да и на что он мне?








– Как же так? У него денег много, надо бы его пощупать, жаль будет, если он из наших рук вывернется, наметили его, ну, и нужно до конца дело довести.

– Попадёт под руку, так не увернётся, – шагая по направлению к Гостинному двору, – говорил разбойник.

– Не побывать ли в цирюльне? Может, парики теперь и готовы, – сказал каторжник.

– Раненько, пожалуй, зайдём в трактир, закусим немножко, а потом уже и за париками отправимся.

– Трактиров-то, кажись, нигде не видать, разве опять к ямщикам завернём, где вчера вечером были?

– Можно и туда, если других не найдём.

С полчаса пошлялись они по городу, отыскивая какой-нибудь трактир или харчевню, но таковых не оказалось, нашли другую гостиницу под названием «Александрия» и остановились перед ней.

– Не зайти ли сюда? – поглядывая на все стороны, сказал разбойник.

– Как знаешь, атаман, дело твоё, только пустят ли меня с тобой?

– Почему же ты так думаешь?

– В полушубке я, может, и назад попрут.

– Заглянем, там что будет.

– Пойдём лучше к Гольчихе, там попросторнее.

– Не хотелось бы мне туда; как раз, пожалуй, на Калистратыча наткнёшься, если он приедет. Вот что я думаю: не пойти ли нам в гостиницу, в которой мы сняли номер, да попросить, чтобы подали закусить в номер.

– Оно и лучше, пойдём-ка-сь поживей, время терять нечего, скоро и смеркаться начнёт.

В «Биржевой» гостинице на Осипа не обратили никакого внимания, так как не один он бывает там в подобном одеянии. И коридорный, видевший уже Чуркина, встретил его как постояльца и подал всё, что он потребовал.

– Паспорт спрашивали, атаман?

– Пока ещё нет а, пожалуй, и потребуют, на ярмарке насчёт этого, небось, строго.

– Ты и мой уж кстати отдай.

– Ладно, отдам.

– Боюсь я, как бы не узнали, что у нас виды фальшивые.

– Ну, вот ещё станут их разглядывать, пропишут и назад отдадут, да и не догадаются, какие они есть: они ведь настоящие и не подчищенные.

Разговор свой они вели тихо, потому что за стенкой рядом с ними, находились другие постояльцы, которые вели между собою оживлённую беседу о торговых делах, спорили, мирились и за чаркою водки сходились в своих убеждениях.

– Купцы, должно быть, по соседству-то с нами живут, – кивнув головой на стенку, сказал каторжник.

– Должно быть.

– Кажись, и двери от нас к ним имеются? Надо бы, атаман, подзаняться, да поглядеть, может, чего не будет ли…

– Нашёл ты, где подглядывать, рвань какая-нибудь собралась; слышишь, небось, из-за копеек спорят, заметил разбойник.

– А почём знать, может и богатые, – возражал каторжник. – Их ведь так не узнаешь, – прибавил он, подошел к дверям, отделяющим их номер от соседнего, и начал прислушиваться.

– Много ли их там? – спросил разбойник.

– Ничего не видать, атаман.

– Да ты в скважину замочную погляди.

– Глажу, да не разберёшь.

Чуркин стал на его место и начал всматриваться через небольшую щель, отысканную им в дверях. Он разглядел, что за столом сидели четыре человека, одетые в сюртуки и высокие дутые сапоги; один из них налил в стаканы из бутылки виноградное вино, затем они чокнулись и выпили. Разговор между ними шёл о ценах на кожи и на коровье масло.

– Так, Гаврило Иваныч, значит, по рукам, согласен продать тысячу пудов по восьми рублей с полтиной? – говорил один другому, намереваясь ударить, в знак сделки, по рукам.

– Нет, дело так не подойдет; восемь три четверти дашь, так товар за тобой.

– Ну, грех и пополам, согласен.

Гаврила Иваныч призадумался, сел на стул, налил себе стакан вина и выпил. Собутыльники начали его уговаривать покончить дело, а тот молчал, почёсывая себе за ухом.

– Ну, так и быть, восемь целковых и шесть гривен – последняя цена будет, проговорил он, обращаясь к покупателю.

– Сказано, восемь с полтиной – и ни копейки.

– Сергей Семёныч, дай, стоит, товар хороший, – советовал третий.

Пауза.

– Уступаю, не берёт, через час цена будет девять, рублей, – стукнув по столу кулаком, сказал продавец.

– Эх, уж так и быть, давай руку, пусть по твоему будет! – произнёс Сергей Семёнович, подойдя к продавцу.

Ударили по рукам.

– Когда велишь за товаром прислать?

– По получении финансов, присылай и бери, – ответил Гаврила Иваныч.

– А нельзя половинку до сентября подождать?

– Нет, брат, не могу; самому деньги до зарезу нужны, кожи хочу купить, вот Иван Иваныч ею набивается.

– Сколько же нужно тебе приготовить?

– Сам высчитаешь: тысячу пудов по восьми рублей шести гривен, вот и смекай, восемь тысяч шестьсот рублёв выходит; кажись, так, Иван Иваныч, я говорю? – обратившись к одному из собеседников, сказал. Гаврила Иваныч.

– Да, верно, и считать нечего, – отвечал тот.

– Ну, ладно, завтра вечерком приготовлю; сам, что ли, ко мне зайдёшь, или сюда принести?

– Лучше я тебя здесь, у себя в номере, подожду.

– Ну, идёт Марфа за Якова, пусть так, по твоему и будет.

– Вот что я тебе скажу, начнёшь если уплату оттягивать день за день, тогда и дело врознь.

– Сказал, значит, исполню, – отчеканил Сергей Семёнович и потребовал магарычи.

Попойка продолжалась. Чуркин отошёл от двери, присел к столу и сказал потихоньку Осипу:

– Знаешь, кто с нами по соседству живет? Тот самый богатый купец, которого мы вчера вечером в трактире видели.

– Неужели? – вытянув шею, проговорил каторжник.

– Да, он самый, я его по голосу узнал. Завтра вечером к нему принесут много денег, надо подглядеть, куда он их хоронить будет.

– Небось, с тобой в кармане носит.

– Это для нас всё равно и из кармана достанем, а теперь – пойдём-ка за париками, – пора. Позови сюда коридорного.

Вошёл бритый, средних лет, служитель; по ухватке его было заметно, что он из дворовых.

– Что прикажете? – обратился он к Чуркину.

– Убери, братец, посуду, да скажи, в котором часу у вас гостиница запирается, – мы вернёмся поздно, в гостях будем.

– Всю ночь открыта, – ответил он.

– Ну, хорошо, ступай.

Разбойник оделся, вышел с Осипом из номера, запер его на ключ, и через минуту они были уже на улице.

Начинало смеркаться; на улицах и на площади перед Гостинным двором сновал народ; кое-где слышались песни и звуки гармоники. Укутав лицо в воротник тулупа, быстрыми шагами пробирался Чуркин со своим подручным к цирюльне; вот они уже и около дверей её, который оказались запертыми.

– Рано же укладываются на покой здешние брадобреи, – проговорил разбойник и постучался в окно.

Ответа не было. Стук повторился; в цирюльне показался огонёк, затем дверь скрипнула и отворилась.

– Что нужно? – послышался голос.

– Хозяин дома? – спросил Чуркин, – Мы парики у него заказали, готовы они или нет?

– Сделаны, пожалуйте получить.

Вышел хозяин заведения, зажёг другую свечку и предложил примерить заказанные парики.

– Нечего их примеривать, дома поглядим, хороши будут – так оставим, а нет – назад принесём.

– Как вам угодно.

– Получите, сколько нужно доплатить.

Цирюльник сказал цену. Разбойник не торговался, отдал деньги, взял парики, отдал их каторжнику и они вышли.

– Смотри, не потеряй их, положи за пазуху.

– Будь покоен, в целости сохраню, – ответил каторжник.

– Ну, теперь пойдём на знакомую улицу.

– Что ж там будем делать?

– Я пойду в тот дом к той женщине, у которой быль днём, а ты подожди меня на улице.

– Смотри, атаман, в капкан не попади.

– Знаю, чай, куда иду; враг, что ли, я себе.

– Запутает она тебя и не вывернешься; доверяться бабам нельзя; видел, небось, какие у ней приятели есть, садилы за первый сорт.

– Будет зря-то толковать, – как бы осерчав, протянул разбойник, шагая по середине улицы.

Улица, на которой жила Прасковья Максимовна, не была оживлена прохожими; изредка только проскользнёт по ней какой-либо человек и затем всё стихнет; в окнах домиков горели огоньки и мелькали обитатели. Тихими шагами подошёл разбойник к заветному домику, ставни которого закрыты не были, заглянул в калитку и, не найдя за нею никого, осторожно постучался в окно и сказал каторжнику:

– Отойди маленько подальше отсюда.

– Куда же, на ту сторону, что ли?

– Ну, как знаешь.

Осип перешёл улицу, прислонился к забору и стал наблюдать, что будет дальше.

Через несколько минут в калитке показалась женщина; разбойник подошёл к ней, обнял её, прозвучал поцелуй, и затем они скрылись в доме.

– Вон оно что! – подумал Осип и начал прохаживаться по улице, раздумывая о своём атамане.

Войдя в дом, Прасковья Максимовна пригласила Чуркина в маленькую комнатку и попросила его раздеться. Разбойник, всегда и во всем аккуратный, снял с себя тулуп и положил его тут же, на стул, ради того, чтобы, в случае надобности, он мог быстро одеться и уйти.

Небольшой столик, находившийся в той комнатке, был накрыт скатертью и уставлен разной закуской и бутылками с вином. После первых объяснений, красавица налила в стаканы виноградного вина и предложила гостю выпить вместе с нею. Чуркин приложил к губам напиток, поморщился л сказал:

– Горько, подсластить маленько нужно бы!

Прасковья Максимовна поняла его желание и поцеловала Чуркина.

– Ну, вот и теперь можно и выпить, – осушая стакан, ласково произнёс гость.

Беседуя с Прасковьей Максимовной, Чуркин узнал, что она – хозяйка этого домика, вдова местного жителя, разведённая с мужем, умершим несколько месяцев тому назад.

– Как же ты познакомилась с Гаврилой Ивановичем? – полюбопытствовал у неё разбойник.

– Он мужем моим приятели были, а я знала его, в гостях у нас бывал; скучно мне одной стало, начал он меня упрашивать быть к нему поближе, обещался замуж взять, вот я с ним и сошлась.

– Неужели же он ещё не женат?








– Говорит, вдовец, а там кто его знает, может, и обманывает.

– Он сам здешний, или нет?

– Приезжий, с какого-то завода, говорил он мне, да я запамятовала.

– А если бы я захотел жениться, пошла бы ты за меня замуж?

– Отчего же, с радостью, – ответила красавица, уставив на разбойника свои большие глаза.

– Спасибо и за это, – сказал гость и поцеловал её.

– А ты сам откуда?

– Я дальний, из города Верхотурья.

– Зачем же сюда приехал?

– На ярмарку, поглядеть, да товару купить.

– Чем же ты торгуешь?

– Всякими товарами: ситцем, сукном, словом, что потребуется.

– Один здесь, или с товарищем?

– С работником приехал, ты, небось, его видела в трактире, он со мною сидел.

– Как же тебя зовут? – любопытствовала красавица.

– Давыдом Петровым.

– Ну, вот, теперь знаю, – произнесла Прасковья Максимовна и снова начала потчивать гостя вином.

Прошло более часа их беседы. Осип всё ходил взад и вперёд по улице, переходил с одной стороны её на другую, заглядывал в окна дома, в котором находился его атаман, удивлялся, почему в комнатах его не было видно огонька. «Уж не уходили ли Василья Васильевича?» – думал он, но во двор дома заглянуть не осмеливался, так как приказа на то ему дано не было. Заскучал Осип и присел на деревянную тумбочку тротуара.

Погода начала меняться, подул ветер, небо обложилось тучами, пошёл снег и затем поднялась метель. Холодно стало каторжнику сидеть на одном месте; он поднялся на ноги и пошёл по улице, по направлению к Гостинному двору, затем вернулся назад и притаился от метели за забором.

Прошло ещё несколько часов; пропели первые петухи, а Чуркин на улице ещё не появлялся. Зло взяло Осипа; он быстрыми шагами направился в конец улицы, вдруг остановился я начал прислушиваться; ему сдавалось, что какие-то люди появились на улице и вели между собою разговор. Голоса слышались всё ближе и ближе; раздались песни и хохот. Как тигр перескочил каторжник улицу, сквозь метель, увидал трёх человек, голоса которых он так ещё недавно слышал за стенкой своего номера, в гостинице. «Это они», – сказал он сам себе, кинулся вперёд, чтобы дать знать своему атаману об опасности. Перед домиком Прасковьи Максимовны он перебежал. улицу, подскочил к окну и начал в него стучаться, на на стук никто не откликался. «Должно быть, атаман уснул», подумал Осип, кинулся на двор, отыскал там крыльцо, отпер дверь в комнаты и запер её на крючок. В комнатах было темно.

– Хозяин, а хозяин! – крикнул он.

Ответа не было.

– Есть ли кто дома, говорите?

Опять молчание.

Тогда каторжник вынул из кармана коробок спичек, зажёг их несколько, пошёл из одной комнаты в другую и наконец отыскал своего атамана спящим на постели, растолкал его и сказал:

– Хозяин, вставай, сюда идут.

Чуркин сразу сообразил опасность, вскочил с постели и начал одеваться. В это время послышался стук в двери.

– Что случилось? – спросила Прасковья Максимовна, протирая глаза.

– Мы попались, должно быть, твой Гаврила Иваныч идёт, – сказал разбойник.

– Да не один, а втроём, – добавил каторжник, накидывая на плечи разбойника его тулуп.

Двери ломились oт стука. Прасковья Максимовна тут же сообразила, что дело плохо, зажгла, было свечку и снова её потушила.

– Куда же нам спрятаться? – спрашивал её Чуркин.

– Ступайте, я проведу вас в кухню, а как они войдут, вы другими дверями уходите на двор, – сказала красавица, взяла, разбойника за руку и повела его за собою; каторжник последовал за ними.

– Да чего же ты боишься, атаман, я один с ними слажу, – потряхивая бывшим у него в руках кистенём, сказал Осип.

– Молчи пока, увидим, что будет.

Дверь в комнаты отворилась, весёлая компания с шумом ввалилась в неё.

– Да ты что ж, Прасковья, долго не отворяешь? – долетели до слуха Чуркина возгласы Гаврилы Иваныча; затем всё стихло.




Глава 126.


Чуркин стоял в кухне, не трогаясь с места, и чутко прислушивался к тому, что происходит в комнате; он трясся всем телом, в ожидании того, как бы Гаврила Иваныч не стал обижать Прасковью Максимовну, приготовился за неё вступиться и шепнул каторжнику:

– Осип, кистень держи наготове, может, ему поработать придётся.

– Он готов, атаман, – ожидая распоряжения, ответил тот, потряхивая кистенём.

Тревога разбойника оказалась напрасной: ввалившаяся, в дом красавицы весёлая компания уселась в зале. Гаврила Иваныч был очень ласков с хозяйкой и потребовал выпивки. Прасковья Максимовна нырнула в свою комнату, чтобы убрать со стола оставшиеся от её беседы с Чуркиным бутылки; обожатель последовал было за нею, но та не пустила его в комнату, заперла на крючок двери и сказала ему:

– Погоди, дай мне одеться!

Гаврила Иваныч отошёл от двери и не стал в них ломиться. Чуркин сообразил, что дело обошлось благополучно, дёрнул Осипа за руку и вышел с ним из кухни на двор, а затем и на улицу.

– Экая погодка поднялась! – заметил он, остановившись у ворот.

– Она уж давно гуляет, – пояснил каторжник.

Окна домика были притворены ставнями, что немало удивило разбойника; он обратился к своему спутнику и спросил:

– Ты, что ли, притворил ставни?

– Я Василий Васильевич, нарочно сделал, чтобы тебя кто-либо в окно не увидал.

– Надо бы поглядеть, что там у них происходит, сказал себе под нос Чуркин и отворил одну из ставней.

– Ну их совсем, пойдём в гостиницу, пора и на отдых, – проговорил каторжник.

Разбойник не слыхал его слов, он уставил глаза в стекло окна и увидал, что гости Прасковьи Максимовны, расположившись кто где, разговаривали между собою, в ожидании выпивки. Гаврила Иваныч ходил взад и вперёд по комнате, то взъерошивая, то приглаживая на голове волосы; видно было, что он сердился и с нетерпением ожидал появления своей возлюбленной. Но вот вышла и она, одетая в другое платье, со скатертью в руках, накрыла ею стол, и через несколько минут на нем появились к бутылки с вином. Гаврила Иваныч обнял красавицу и начал её целовать.

– Ну, теперь целуй, – сказал разбойник и отошёл от домика. Осип обрадовался этому и поплёлся за ним.

– Ну, атаман, попался было ты в ловушку в этом домишке; опоздай я. на минутку, застали бы тебя сонного на постели.

– Спасибо, товарищ, я это хорошо понимаю. Прилёг я на минуточку отдохнуть после выпивки и задремал.

– Разве порядком ты с Прасковьей Максимовной покутил?

– Ещё бы! Она-то и пила всего ничего, а я бутылочки две лиссабончику осушил. Ну, и баба же, тебе скажу – золото! Знаешь что, я хочу увезти её с собой.

– И куда же мы её денем? Домой везти – дело будет не подходящее: Ирина Ефимовна держать её в избе не. дозволит.

– Зачем домой, на дороге где-нибудь и оставим; церемониться с нею не будем.

– Как знаешь, бери, пожалуй, а на чём мы поедем?

– Пешком не пойдём, лошади будут.

– Новых, что ли, купим?

– Там увидим, как дело подойдёт.

– Что ж, втроём веселее ехать будет; знамо дело, баба: всё чем-нибудь тебя распотешит, – дал своё заключение каторжник.

Они подошли к гостинице, двери которой были уже заперты. и позвонили в колокольчик:, знакомый уже им слуга впустил их и, протирая глаза, сказал:

– Однако, вы поздненько пожаловали, до полуночи я вас поджидал, а потом и прилёг.

– В гостях подзамешкались, – ответил разбойник, подымаясь вверх по лестнице.

– Спички-то у вас имеются?

– Найдём, – буркнул каторжник.

Войдя в коридор, разбойник на минутку остановился и прислушался; ему послышалось, что где-то поют песни, и он не ошибся: в одном из номеров другого коридора, как объяснил прислужник, какая-то компания праздновала именины своего собрата.

– Кто они такие, купцы, что ли? – полюбопытствовал Чуркин.

– Всякие есть и чиновники понабрались, – ответил прислужник.

Разбойник прошёл в свой номер, заперся в нём с Осипом и начал укладываться на покой.

– Завтра вечерком надо дома посидеть, соседу деньги по уговору принесут, – сказал он.

– Что ж, раз нужно, так пробудем, – ответил Осип.

– А хорошо бы ими попользоваться, восемь тысяч – деньги сдобные. Если здесь не придётся ими завладеть, так мы найдём, где его подкараулить; теперь знаем, где его подсидеть.

– Где же? Кроме той бабы, негде, и то, если один навернётся, а с приятелями, и трогать его нечего.

– Вестимо так! – согласился Чуркин и улёгся на боковую.

Гаврила Иваныч пробыл у Прасковьи Максимовны до белой зари и вернулся в гостиницу, когда уже совсем рассвело.

– Долго же бряжничал, – сказал себе под нос разбойник, услыхав в комнате шаги своего соседа, и потянулся, ка постели.

Осип также проснулся, поднялся с логовища, оделся и спросил у своего атамана.

– Василий Васильевич, велишь, что ли, самовар-то подавать?

– Пожалуй, распорядись, здесь живо он готов будет, – сказал тот.

Принесли самовар; головорезы уселись за стол и принялись пить чай. Чуркин, выпив чашки две, о чем-то призадумался. Осип закурил свою трубочку и, видя, что его атаман как бы чем опечалился, вознамерился его развлечь и обратился к нему с вопросом о том, как он расположен сегодня провести день.

– Походим по городу, да справимся, где бы на случай отъезда лошадок приобрести, – ответил тот.

– Небось, в гостинице знают, где их достать; не на своих же лошадях сюда купцы приезжают, – заметил каторжник.

– Неудобно здесь спрашивать, да и ни к чему: тень только этим на себя наведёшь, – ответил разбойник.

– Пожалуй, что и так, – согласился Осип и повёл разговор о Калистратыче, высказывая опасения, как бы на него не наткнуться невзначай.

– Я рассчитываю, что если он и приедет сюда, так не раньше, чем завтра вечером, – раньше не успеет, – заметил Чуркин.

– Надо бы нам, атаман, его покараулить.

– Необходимо, – заключил разбойник. – Походим завтра по той улице, по которой мы въехали в город, – поднявшись со стула, проговорил Чуркин и подошёл к зеркалу.

Через час они были на улице, прошлись по городу и достигли площади, на которой стоял огороженный памятник, обошли его кругом и скрылись за углом одной улицы, на которой увидали вывеску: «Распивочно и на вынос», нырнули в двери кабачка и спросили себе по стакану водки. Продавец поглядел на них и задал им вопрос:

– Не квартирку ли себе подыскиваете?

Душегубы переглянулись между собою и не знали, что отвечать.

– Если нужно, квартирка по соседству хорошая есть и недорогая, повторил виночерпий.

– Какую квартирку ты нам предлагаешь? – спросил разбойник.

– Ведь, вы, я вижу, люди приезжие?

– Ну, так что ж?

– Небось, в гостинице остановились?

– Так что ж из этого?

– Там, небось, дорого, а на особой квартирке будет подешевле и поспокойнее; многие из купцов приезжих живут у нас всю ярмарку на особых квартирах, вот и вам я рекомендую.

– Спасибо, где же эта квартирка находится?

– Недалёко, домика через три отсюда, на той стороне улицы; угодно, так я вас проведу туда.

– Пожалуй, покажи, может, и подходящая будет.

Содержатель кабачка поспешно накинул на себя суконный тулуп и повёл мнимых купцов осматривать квартирку.

Это был одно этажный деревянный домик, о трёх оконцах, уже покосившийся на один бок, с ветхими воротами и калиткой. Подойдя к нему, рекомендатель остановился и сказал его сопровождавшим:

– Ступайте за мной, вот сюда.

Вошли на двор, ступили на полуразрушенное крыльцо с несколькими подгнившими ступеньками и очутились в чистеньких сенцах, отворили дверь в комнаты и встретились лицом к лицу со старушкой, хозяйкой домика. Виночерпий отрекомендовал пришедших за приезжих купцов, которые желали бы снять у ней на время ярмарки квартирку.

– Что ж, я очень рада сдать её хорошим людям, – сказала старушка и поклонилась.

– Ты только дорого не бери; купцы-то, сама видишь, кажись, хорошие, – заметил виночерпий.

Старушка внимательно оглядела Чуркина и, остановившись на каторжнике, покачала головой.

– Чего же ты, бабушка, головой-то качаешь?

– Купец-то один больно чуден, гляди-ка-сь, какой он, и на торговца не похож, – указывая на Осипа, проговорила она.

– Это мой работник, – сурово объяснил разбойник.

– Да какой-то он страшный, ну его к Богу совсем, – высказалась хозяйка дома и махнула рукой.

– Значит, ты отдавать квартиру не согласна? – спросил виночерпий.

– Нет, Степан Лукич, раздумала я, да и ярмарки немного осталось; сначала бы ещё можно было сдать, а теперь не к чему.

Наниматели вышли. Обиженный рекомендатель предложил Чуркину посмотреть другую квартиру, но тот отговорился, что ему сейчас некогда этим заняться, а обещал побывать у него на другой день.

Проходя мимо кабачка, содержатель его предложил своим спутникам зайти к нему и пропустить ради первого знакомства по рюмочке. Чуркин начал отнекиваться, но затем согласился забежать на минуточку. За чаркой водки разбойник завёл разговор о ямщиках, где они живут, дорого ли берут за езду и хороши ли у них лошади.

– Ямщиков у нас сколько угодно, а на счёт лошадей и говорить нечего, – огневые, – ответил виночерпий.

– Где же эти ямщики живут?

– Там, около Гостинного двора больше.

– Есть и почтовые?

– Без них нельзя; возят только почту, да чиновников, а купечество на воючных ездит, свои возки имеют, сядут и пошёл, по пятнадцати вёрст и больше в час летают. Вам лошадки разве требуются?

– Нет, я так, к слову спросил.

– По тридцати лошадей иные богатые мужики имеют, – добавил виночерпий, наливая по рюмочке.

– Напрасно, я больше пить не буду, – казал разбойник.

– По другой можно, а то хромать будете, – уговаривал торгаш.

Выпили по другой и расстались.

– На что тебе, Василий Васильевич, ещё квартира понадобилась? – спросил каторжник, выйдя на улицу.

– Так я, из любопытства, на всякий случай осведомился, – ответил он. Видишь ты, как на тебя смотрят, полушубок твой всё дело портит.

– Купи мне чуйку, красивее буду.

– Нужно уж и картуз приобрести, пойдём, купим, не особых денег это стоить.

– Да теперь, пожалуй, уж и ни к чему, носить я их не люблю.

– Все равно, в другой раз где-нибудь пригодятся.

– Ну, как знаешь, так и делай, – проворчал Осип, шествуя за атаманом.

В Гостинном дворе они отыскали лавочку с готовым платьем; в ней приняли их с низкими поклонами, спросили, что нужно, и показали требуемое. Разбойник облюбовал халат синего сукна и спросил ему цену.

– Что с вас? Две четвертных и то своя цена будет, – объявил им продавец.

– Вишь хватил? Любую половину можно дать, – ответил разбойник.

– Что вы, господин купец! Вы обратите внимание на сукно, какой товар поставлен, – пять целковых аршин стоит, да подкладка; сами будете шить, три четвертных вам обойдётся, – поворачивая халат на все стороны, ораторствовал лавочник.

– Ты, брат, сказки-то мне не говори: цену и без тебя товару знаем. Вишь как в лавке-то темно, ничего и не разглядишь, – осматривая покупку, говорил разбойник.

– Вы уж насчёт товару не беспокойтесь: заслужим и меньше двух четвертных не возьмём, ступайте, куда угодно, да приценитесь, к нам и вернётесь.

– Ну-ка, надень хламиду-то на себя, – обращаясь к Осипу, сказал Чуркин.

– На полушубок, пожалуй, не взойдёт, – заметил каторжник.

– Налезет, ты попробуй, подавая одёжину, – говорил продавец.

Осип кое-как надел на себя хламиду и, обращаясь к Чуркину, сказал:

– Ничего, кажись, подходящая. Картуз нужно бы подобрать.

– Картузами мы не торгуем, если угодно, пошлём и подберём.

Разбойник дал согласие и продолжал торговаться на халат; продавец уступил красненькую, свернул чуйку, увязал её бечёвкой и положил на прилавок.

Принесли картузы; каторжник примерил их несколько и выбрал подходящий, за который спросили полтора рубля; деньги были отданы. Осип взял покупку и вышел с Чуркиным из лавки.

– Спасибо тебе, Василий Васильевич, за твои обновы, теперь я на купца буду походить, а то, сам ты видишь, как меня оговаривают.

– Вестимо так: «по одёжке встречают, а по уму провожают», как говорят старухи. Не зайти ли нам в трактир, в котором были вечером, в день прибытия сюда? Надо бы что-нибудь закусить, да поглядеть на народ.

– Как хочешь, пожалуй, заглянем.

Коршуны направились в упомянутую харчевню и уселись в общей комнате с простолюдинами. Приказчик заведения, видевший уже этих гостей, подошёл к ним и стал предлагать пройти в особую залу, так называемую «купеческую».

– Нам и здесь хорошо, прикажи нам сделать селянку, да подать маленький графинчик водочки.

– Слушаю, – ответил тот, подозвал к себе постарше полового и сделал распоряжение подать, что требуют.

Большинство столиков были не заняты; за несколькими из них восседали извозчики, пробавлялись выпивкой и разговаривали о своих делишках; интереса для Чуркина они никакого не представляли. Приказчик снова подошёл к разбойнику и сказал ему:

– Вы, купец, редко нас посещать изволите.

– Так, всё не приходится, делами заняты бываем.

– Дела у всех есть, вот и Гаврила Иваныча давно не видать, не уехал ли он?

– А разве он у вас частенько бывал?

– Каждый день навещал нас, а теперь запропастился; гость он хороший у нас был, сколько лет мы его знаем.

– Придёт, куда ему деваться!

– Кто его знает, может, и рассерчал на что; он с душком: бывает, не угодишь чем, по неделе глаз не доказывает.

– Значит, сердит?

– Богат ну, и капризничает. Любовь-то у него, сами видели, какая, краля писаная!

– Да, знаю, женщина она важная, точно купчиха настоящая.

– Выла и купчиха при муже, а овдовела, теперь и в мещанках посидит.

– А что, небось, не один такой Гаврила Иваныч у вас бывает? – полюбопытствовал Чуркин.

– Случается, заходят гости капитальные, а лучше всех московские фабриканты: те «горского» не пьют, им настоящего «шампанского» подавай, да и толк в нём знают, – не воробьи, их на мякине не обманешь.

– А другие разве попростее?

– Ещё бы, не столичные, – рассказывал откровенный трактирщик. – Они уж и кутят как, страсть, только подавай и бери с них что знаешь. В Москве, как сами они говорят, им не так сподручно гулять, здесь вольготнее.

– Почему же так?

– Никто же не видит, сади во всю и кончено; а разгуляются, давай посуду бить, а стал говорить, на дыбы лезут, сейчас мордобитие учинят, а потом на мировую – и по радужной платят.

– Вот, значит, они какие! – рассчитываясь с половым, заметил Чуркин.

– Да-с, народ-герой, всё-то им нипочём. Заходите, пожалуйста, как нибудь и на них навернётесь, – прощаясь с Чуркиным, заключил приказчик.

– Зайдём, когда время будет, – пожимая ему руку, сказал тот и пошёл к выходу.

Звонили к вечерне, когда Чуркин с Осипом подошли к гостинице, в которой остановились, и спросили у прислужника.

– Нас никто не спрашивал?

– Нет, господин купец, – ответил он, отворяя друзьям-головорезам двери.




Глава 127.


Скромно, без всякого шума, отперли разбойники свой номер, вошли в него, разделись и, притаившись, начали прислушиваться, что делается в соседнем номере, и перешёптываться.

– Кажись, кто-то есть там, шаги слышны, – говорил каторжник.

– Должно быть Гаврила Иваныч приятеля с деньгами поджидает, – приваливаясь на кровать, ответил Чуркин.

Осип закурил трубочку и водворилось молчание.

Через полчаса в комнату соседа их кто-то вошёл и и поздоровался с ним. Осип взглянул на атамана и, увидав, что он уснул, подошёл к нему, потрепал его по плечу и тихо сказал:

– Василий Васильевич, вставай, пришли.

Тот открыл глаза, взглянул на своего товарища, переспросил у него, в чем дело, поднялся с постели и присел на стул. Каторжник приблизился к дверям, отделяющим одну квартиру от другой, и приложил к ним ухо.

– Продешевил я тебе, Сергей Семёныч, товарец-то, – сказал хозяин квартиры, – одно только – деньги нужны, потому и уступил.

– Не такой ты парень, друг любезный, Гаврила Иваныч! Четвертачок в пуде ни за что вытянул у меня, в куражах я был и передал тебе. На, вот, получай финансы; какие деньги-то я тебе принёс: все радужные – из банка только что получил.

При слове «деньги», каторжник отошёл от двери, махнул рукой своему атаману; тот стал на его место и одним глазом увидал всё, что происходило в номере по соседству.

Продавец и покупатель сидели за столом; первый пересчитывал деньги и откладывал их к сторонке, а последний поглядывал на них, как бы жалея с ними расстаться.

– Капитал хороший, деревню на него можно купить, – заметил Сергей Семеныч, поднявшись со стула.

– У нас долго не залежится, денька два-три погостить и на дело пойдёт, – увязав кредитки в одну пачку и завернув их в бумагу, сказал Гаврила Иваныч, положил пачку в комодик и запер его внутренним замком.

– Давай записочку на проданный товар, завтра он мне понадобится, – сказал Сергей Семеныч.

– Вот она, готова, я загодя ещё её написал, – вручая тому клочок бумаги, протянул Гаврила Иваныч.

– А на счёт магарыча что скажешь?

– Что жь, можно, хоть сейчас.

– Вели подать чего-нибудь.

Купец позвал коридорного и приказал ему подать какого-нибудь вина. Чуркин отошёл от двери и сказал Осипу, чтобы он похлопотал на счёт самоварчика, который немедленно и был подан.

– Ну, что, принёс, что ли, он ему деньги-то? – нахмурив брови, спросил каторжник.

– Все до копеечки; взял это он их, пересчитал и в комод положил.

– Ну, вот и ладно, может, мы до них как-нибудь и доберёмся. Ты, атаман, об этом поразмысли.

– Чего тут раздумывать, дверь не железная, сломать её не долго.

– А не отпереть ли её ключиком, ещё спокойней было бы.

– Где же ты его возьмёшь?

– Подобрать можно где-нибудь, небось, слесаря в городе водятся.

– Что ж, ты хочешь, чтобы тебя забрали «пауки»? Засадят сейчас.

– Да за что же?

– А ни за что, по подозрению возьмут.

Осип задумался и прекратил разговор.

На дворе давно уже смерклось, а в соседнем с Чуркиным номере попойка не прекращалась, там уже, вместо двух приятелей, собралось их несколько, завязалась между ними картёжная игра.

– Василий Васильевич, не пройтись ли нам куда-нибудь? а то что мы будем здесь сидеть, толку никакого не выйдет; они, пожалуй, всю ночь здесь проканительничают, – накрывая свою чайную чашку, сказал Осип.

– Пожалуй, пройдёмся, – согласился тот.

Вошёл коридорный, убрал самовар и спросил:

– Вы, купцы, дома будете?

– А тебе это на что знать потребовалось? – спросил разбойник.

– Так я говорю, если что потребуется, я по соседству с вами буду.

– Ну, ладно, понадобится что, тогда скажем.

Слуга вышел. Чуркин начал одеваться.

– Новый халат мне надевать, или в полушубке идти? – спросил у него каторжник.

– Надевай обнову, да захвати с собою на всякий случай и парики.

– Разве они нам понадобятся? – уставив на него глаза, спросил тот.

– Кто знает, может, и потребуются, на грех мастера нет.

– Что это, никак там драку подняли? – проговорил Чуркин, прислушиваясь к шуму в соседнем номере.

Крик действительно поднялся страшный; приятели заспорили о том, «чья рука», но вскоре угомонились.

Разбойники заперли свой номер и вышли.

– Куда же ты, атаман, думаешь отправиться? – отойдя немного от гостиницы, спросил Осип.

– Так куда-нибудь пройдёмся, – ответил тот.

Спустились глубокие сумерки. Последняя метель намела на улицы сугробы снега; по тротуарам невозможно было пройти; темень, по отсутствию уличных фонарей, стояла непроглядная; разбойники шли посредине мостовой, один за другим; вот они остановились, чтобы отдохнуть от путешествия по сугробам. После небольшой паузы, Осип спросил у своего спутника.

– Ну, как ты думаешь, Василий Васильевич, на счёт Гаврилы Иваныча?

– Так и сделаем, как говорил, – ответил ему разбойник.

– Когда же к делу приступим? Жаль ведь упустить, денег-то не мало.

– Полагаю, что завтра днём обработаем; выждем время, когда его дома не будет, ну, и тово… Разве нам с тобой долго с дверьми управиться?

– Надо же хоть топорик какой приискать, голыми руками ничего не поделаешь.

– Теперь будет не пригоден, надо стамеску да коловорот подыскать, да так устроить, чтобы стуку никакого не было, а то, пожалуй, топором суматоху в гостинице произведёшь.

– Значит, купить струмент-то придётся?

– Знамо, купить; в лавках, небось, продают его, – решил Чуркин и зашагал вперёд.

– Куда же ты, атаман, идёшь?

– Зайдём в знакомый трактирчик, вот что у постоялых дворов, да понюхаем, не будет ли чего новенького, там ведь все купцы собираются.

Через несколько минуть они подошли к линии постоялых дворов и оглянулись. Чуркину показалось, что по направлению Банковской улицы шажком плетётся лошадка. «Уж не Калистратыч ли это едет?» – подумал он и обратил на подводу особенное внимание. Осип так же напряг своё зрение и тихо сказал:

– Василий Васильевич, что, или дожидаешься кого?

– Тише ты, не ори, – толкнув его, проговорил тот, подходя к дверям трактира.

Вот деревенские сани, с приделанным к ним задком, запряжённые вороной лошадью, которая вся в мыле, поравнялись с трактиром; в них сидели какие-то два человека, но за темнотою разглядеть их не было возможности. Миновав разбойников, саночки остановились у ворот первого постоялого двора, и один из седоков, заметив в них привратника, спросил:

– Где здесь двор Козьмы Яковлева?

– Подальше маленько, – был ответ.

– У вас можно остановиться?

– Заезжайте, места хватит.

Лошадка повернула на двор.

– А ведь это Калистратыч приехал, – сказал Чуркин.

– Ну, не может быть, скоро больно! – заметил Осип.

– Верно, он: я его по голосу узнал, да не один, а с проводником, должно быть кого-нибудь из своих подручных взял.

– Как же теперь быть?

– Надо как можно больше осторожность соблюдать: в трактир заходить неловко, соображение требуется.

– Так куда же нам отправиться?

– Здесь побудем: он дома не усидит, нас пойдёт разыскивать, – сказал разбойник и отошёл за угол линии постоялых дворов, по направлению к речке.

На льду реки, у проруби, ржали лошади, приведённые мужичками на водопой. Остановившись, разбойник взял у Осипа парики, один из них натянул на себя, а другой велел надеть Осипу.

– Ну, теперь вернёмся назад и поглядим, куда пойдёт Калистратыч, – сказал разбойник.

Осип, поправляя на голове свой парик, поплёлся за ним.

До полуночи бродили разбойники около постоялых дворов в ожидании появления Калистратыча, и затем, не видя его, порешили отправиться на квартиру, с тем, чтобы на следующий день покараулить его и сообразить, что против него предпринять.


* * *

Выехав из селения Ляги, Панкрат Калистратыч приналёг на своего коня и шибко гнал его, только изредка давая ему вздохнуть.

– Застанем ли мы их в Ирбите? – говорил ему спутник его Лука Сергеич.

– Ещё бы не застать! Не мимо же города махнут, всё-таки денька на четыре остановятся, небось, за товаром поехали, – подстёгивая вороного, отвечал тот.

– Должно быть, народ бывалый, троих уходили, покойнички твои тоже даром не дались, а поборолись с ними, пожалуй, и знаки какие на своих супостатах оставили.

– А, может, и уложили их, кто знает? – неизвестно.

– Почему же ты так думаешь?

– Из того смекаю, что в вашей деревне они не останавливались.

– Куда же лошади-то твои подевались?

– Нашлась люди, которые угнали их. а купца с его кучером в снег где-нибудь зарыли.

– Нет, я другое думаю: они нарочно нашу деревню миновали, чтобы следы свои от погони скрыть.

– Кто их там знает? Всё может быть, в Низвенском всё прояснится.

Добравшись до этого селения, они остановились у одного знакомого Луке Сергеичу мужичка, попили чайку и разговорились с хозяином дома о его житье-бытье, а затем спросили у него:

– А что, Тарас Григорьич, не видал ли ты наших знакомых купцов из Верхотурья?

– Каких это?

– На парочке серых они ехали, – добавил Панкрат Калистратыч.

– Нет, не догадался что-то, может, ночью они были.

– Как бы это узнать у ваших дворников?

– Что ж, можно, я, пожалуй, поразузнаю.

– Будь друг, не в службу, а в дружбу, поди, понаведайся, а мы пока с Лукой Сергеичем чайком займёмся.

– Изволь, сейчас, долго ли мне их обежать? – напяливая на себя полушубок, сказал тот и вышел из избы.

– Посмотрим, какие вести принесёт нам Тарас Григорьич, чем порадует; если проехали, то мы их разыщем в Ирбите, тогда уж и натешимся: шкуру за своих ребят с этого купца сдеру, – говорил Панкрат Калистратыч.

– А мне позволь с его кучером разделаться, – высказался Сергеич.

– Сможешь ли только?

– Я-то? Ах, Панкрат Калистратыч! Небось, знаешь, каких молодцов я на тот свет отправлял, а с этой дрянью справлюсь.

– Смотри, осечки не сделай.

– Ни в жизнь, рука пока тверда, охулки на себя не положит.

– Верю, Сергеич, верю и знаю твою ухватку.

Через несколько минут возвратился в избу Тарас Григорьич; Калистратыч спросил у него:

– Ну, что, узнал?

– Были дня два тому назад и уехали, – ответил тот.

– У кого останавливались?

– У Степана Назарова.

– Ты лично с ним виделся?

– Как же! На серых проезжали, купец, говорит он, хороший такой, разговорчивый.

– Нельзя ли этого Степана Назарова сюда попросить?

– Сделай одолжение.

Тарас ушёл.

– Ну, вот, Панкрат Калистратыч, догадки-то мои как сон, в руку дались: видишь ты, здесь они ночевали.

– Да, ты угадал, как говорил, так и есть, – следы хотели скрыть, да не удалось: отыщем голубчиков и натешимся над ними, они ведь нас и не ожидают.

– Где ожидать! небось теперь посмеиваются над упокойниками: «что, мол, взяли! на тот свет угодили».

– Ну, пусть их благодушествуют пока до нашего приезда.

Вошёл Тарас Григорьич и привёл с собою Степана Назарыча; раскланялся он с проезжающими и был приглашён ими за компанию чашечку чайку выпить; не отказался он и уселся на лавку.

– Ты, Степан Назарыч, извини, что побеспокоили тебя, – обратился к нему Калистратыч.

– Ничего, теперь свободно, постояльцев нет, мне всё равно, где-нибудь надо же время проводить, – отвечал дворник.

– Значит, купец-то Верхотурский, наш приятель, у тебя останавливался?

– Да, у меня ночевал, – ответил он, пристально вглядываясь в Калистратыча.

– Что, или не узнаёшь меня? – спросил у него душегубец.

– Лицо твоё, кажись, мне знакомо, не из Волховой сам будешь?

– Угадал.

– Панкрат Калистратыч, кажись?

– Он; чего же ты дрожишь?

– Так, что-то в озноб меня другой день бросает, – отвечал перепугавшийся дворник.

– На серых проезжали?

– Верно так, кони добрые, в Ирбит, говорили они, едут.

– Ну, вот, вот, они самые.

– Я ещё им посоветовал остановиться у моего знакомого дворника, Кузьмы Яковлева.

– Спасибо, мы их теперь разыщем; нужны они нам по одному делу.

– Больше вам ничего не нужно от меня? Я уж пойду, а то лихорадка сильно забирает.

– Ступай, пожалуй, спасибо, – сказал вслед ему Калистратыч.

Дворник был бледен как полотно. Встреча с известным ему разбойником так сильно на него подействовала, что он не мог уснуть во всю ночь и дал себе слово никому о Калистратыче не рассказывать, из опасения с его стороны мщения. Он досадовал на себя, зачем выдал в руки разбойника того купца, который ночевал у него. «Не сдобровать теперь ему, уходят беднягу», – думал он. Занимала его мысль и о том, каким это образом был знаком с Калистратычем Тарас Григорьев, и заключил, что односельчанин его состоит в одной шайке с разбойником, который имеет проездом у него своё пристанище.

Калистратыч не догадался, что Степан Назарыч дрожал не от лихорадки, а от испуга при разговоре с ним. Разбойник был занят только одной мыслью о ненавистном ему купце, под кличкой которого скрывался Чуркин; он рад был, что напал на его след; от удовольствия он, как волк, сверкал глазами и на прощанье с Тарасом Григорьевым наградил его трехрублевой кредиткой.


* * *

Выбравшись из селения около полудня, Калистратыч поехал не спеша, чему спутник его не мало удивился и решился сказать.

– Панкрат Калистратыч, надо бы нам поторапливаться, а то в город поздненько приедем, он не близок ещё.

– Знаю, так надо, – ответил тот.

– Оно конечно, не видят и не думают, – заметил Лука Сергеич. – Ты в этих делах человек опытный, – прибавила он.

– Надо, брат, во всём смекалку иметь, – потряхивая вожжами, пробормотал тот.

Из этого ясно видно, почему Калистратыч, приехав в Ирбит, справлялся о постоялом дворе Кузьмы Яковлева.

Остановившись на ночлег, Калистратыч сам отпряг свою лошадку и дал ей корму, попил со своим спутником чайку и послал его на двор Кузьмы Яковлева узнать втихомолку о купце, остановившемся у него на паре серых лошадей. Чуркин с Осипом не заметили, как он вышел из ворот и пошёл, по приказанию своего вожака, за справками.

Подойдя к воротам упомянутого двора, он нашёл около них сидевшего на скамеечке работника, присел к нему и разговорился с ним.

– Небось, теперь постояльцев у вас страсть сколько? – спросил Лука Оергеич.

– Нет, не больно много, были, да поразъехались.

– Да, ярмарка на исходе, управились делами и восвояси. На своих-то лошадках много приезжали?

– Случалось, бывали.

– И теперь, небось, ещё имеются?

– Кажись, никого нет.

– А купец на паре серых разве уехал?

– Он у нас одну ночь только и ночевал, на другой день лошадей продал и сам перебрался на другую квартиру.

– Куда же он пошёл, не знаешь?

– Нет, ушёл с своим кучером пешком.

– Кому же он лошадей-то продал?

– Не знаю, приходил какой-то и увёл их со всей упряжью; хозяин наш говорит, что дёшево очень пошли лошадки, сам их хотел купить, да опоздал.

Лука Сергеич покалякал с работником ещё маленько, поднялся со скамеечки и пошёл к Калистратычу с рапортом.

Нахмурив брови, выслушал тот речь Луки Сергеича, при этом от злости он скрипел зубами, кулаки его судорожно сжимались, лицо искривилось, и страшен был Калистратыч в эти минуты.




Глава 128.


Чуркин с Осипом вернулись в гостиницу, остановились у дверей номера, занимаемого Гаврилой Иванычем, прислушались и определили, что пирушка у него все ещё продолжается и что компания его порядком уже подгуляла. Тихонько отперли они двери своего номера, вошли в комнату, зажгли огонь, скинули с себя верхнее платье и начали приготовляться на сон грядущий. Осип, усевшись на свою кровать, закурил трубочку, а разбойник, взъерошив волосы на голове, начал раздумывать о том, как бы ему управиться с Калистратычем, который, по его мнению, приехал в Ирбит, чтобы с ним рассчитаться за своих работников. Прошло несколько минут; Чуркин поднялся с постели и стал ходить по комнате. Осип глядел на него исподлобья и не решался нарушить размышления своего атамана.

Прошло полчаса времени, а Чуркин продолжал ходить; на лбу его выступили морщины; лицо то бледнело. то покрывалось чуть заметным румянцем; кулаки были сжаты; несколько раз он произносил бессвязные слова и затем опустился на кровать. Осип встал с своего логовища, подошёл к своему атаману и тихо спросил у него:

– О чем, Василий Васильевич, ты беспокоишься?

– Соображаю, как завтра от Калистратыча нам отделаться, – отвечал он.

– Справимся, небось, ему труднее будет нас подкараулить, разыскивать придётся, а мы знаем, где он остановился.

– Надо будет утром пораньше из дому-то выбраться, а то как бы он нас здесь не накрыл: поедет, небось, везде о нас справляться.

– Что ж, как знаешь, так и делай.

– Да, так уж и придётся, ничего не поделаешь, где-нибудь день пропутаемся, а вечером пойдём охотиться на друга любезного.

– Ну, ладно. Гаврилу Иваныча так, значит, в покое и оставим?

– Как там придётся, из-за него на рожон мы не полезем.

– Вестимо, как раз, пожалуй, вляпаешься, – добавил каторжник.

Так проговорили они до двух часов ночи. Из-за перегородки до слуха их доносились песни; кутилы оставили картёжную игру и начали собираться восвояси. Гаврила Иваныч продолжал было накачивать гостей лиссабонским, но они стали отказываться.

– Довольно, друг любезный, спасибо тебе, напоил ты нас и обыграл порядком, – говорил один из гостей.

– Обыграешь вас! своих пяти сотен не недосчитываюсь, – отвечал купец, считая свои деньги и укладывая их в комод.

Чуркин в это время подошёл к дверям и в щель наблюдал, что происходит в комнатке его соседа.

Положив на место свой капитал, Гаврила Иваныч надел на себя свою волчью шубу и сказал приятелям:

– Вот что, други мои закадычные, а хотите, я вас чайком с коньячком попотчую?

– Отчего же, чайку теперь не мешало бы по стаканчику выпить, только без коньяку: и без него всё нутро перегорело, – отвечали гости.

– Так вот что: пойдёмте к Прасковье Максимовне, разбудим её, и она нас чайком напоит.

– Вишь ты, догадало тебя в такую пору к ней ломиться, – замечали ему.

– Ничего, она у меня ко всему привычна.

– Перепугается, пожалуй.

– Не беспокойся, Лаврентий Климыч, она у меня баба не пугливая.

– Счастливчик, отрыл себе «Маруху» и помыкает ей, как хочет, – сказал молодой красивый купец.

– А тебя завидки берут? Хочешь, из полы в полу я тебе её передам? Владей, Фаддей, нашей Наташей.

– Что ж, я от неё не откажусь: товар за первый сорт, такого, пожалуй, и не подыщешь, – отвечал ему молодец.

– Носом ты ещё не вышел, что бы я уступил тебе Прасковью Максимовну, – заметил ему хозяин квартиры, напяливая на себя шубу.

– Да ты не сердись, сам завёл об ней разговор, – возразил ему молодец.

– Ну, что спорить о пустяках, плюнь ты на это дело, – сказал кто-то из компании, обращаясь к Гавриле Иванычу.

Все стихло; гости начали одеваться; коридорный находился тут же и получил от хозяина квартиры распоряжение убрать всё и очистить комнату от остатков закусок и выпивки, и затем все вышли.

– Убрались? – спросил каторжник, подойдя к Чуркину.

– Тише, коридорный ещё остался, – ответил разбойник, отходя от двери.

– Спать, что ли, он там ляжет?

– Нет, комнату будет убирать, – сказал Чуркин и присел на свою кровать.

Прошло ещё полчаса; коридорный привёл комнату в порядок, вышел и запер двери на ключ.

– Василий Васильевич, теперь, кажись, можно и к работе приступить, а то, пожалуй, и прозеваем.

– Надо с полчасика подождать, пусть он успокоится, – ответил разбойник, вынул из входной двери своего номера ключ и начал его примеривать к двери, ведущей в комнату своего соседа.

– Ну, что, как? – спросил его Осип.

– Подходит, как раз, должно быть, замки во всех дверях одинаковые.

– А нам это и на руку, вот с комодом-то что будем делать?

– Как-нибудь и с ним справимся.

– Голыми руками ничего не поделаешь, гвоздь какой-нибудь нужен, – оглядывая комнату, ворчал каторжник.

– Ты немного погодя, пройди на кухню, да погляди, нет ли там топора, смотри только поаккуратнее, не разбуди прислугу, а если кто и проснётся, да спросит, чего ты там путаешься, то скажи, что хлопочешь на счёт самовара.

– Ну, ладно, атаман, постараюсь.

Через несколько минут каторжник взял со стола зажжённую свечу и отправился на кухню. Отыскать её было нелегко; он прошёл коридором, спустился по чёрному крыльцу вниз, отыскал там две двери, одна из них оказалась запертой, сунулся в другую, она была припёрта изнутри на замок. Осип постоял здесь, подумал и возвратился обратно наверх, прошёл в конец коридора, отыскал в нем комнатку с неприпёртым входом и увидал в ней растянувшегося на кровати коридорного; тут же на лавке стояли самовары, которые подаются постояльцам. Тихо на цыпочках, обошёл он комнатку и, заглянув под лавку, увидал валявшийся там косарь, которым колют лучину, взял его и с ликующим видом возвратился к Чуркину.

– Ну, что, нашел? – спросил его тот.

– Косарём раздобылся, вот он.

– Ну, ладно, значит, теперь у нас дело в шляпе, – подымаясь с постели, сказал разбойник, взял ключ, подошёл к дверям и отпер их.

Оба они вошли в комнатку Гаврилы Иваныча и, приблизились к комоду. Осип подал Чуркину косарь, тот запустил его во второй ящик комода, поднатужился, замок подался, ящик был открыт и выдвинут. В нем оказалось бельё; разбойник начал рыться в нем и отыскал там свёрток бумаги, развернул его, но, к удивлению своему, денег в нем не нашёл, вместо них. были разные счета.

– Попусту, знать, простреляли мы с тобой, – шёпотом сказал Осип.

– Надо бы ещё порыться; я видел, как он клал деньги в этот ящик, – ответил разбойник.

Перебрали всё бельё, а другого свёртка не нашли и порешили взломать верхний ящик. В коридоре в это время послышались чьи-то шаги. Душегубы поспешно задвинули ящик на место, затушили свечку и поторопились ретироваться в свой номер, осторожно притворили и заперли на ключ двери, соединяющие их жилище с квартирой Гаврилы Иваныча, быстро разделись и улеглись на боковую, на тот случай, если их сосед, войдя в свою комнату, заметит взлом комода и подымет тревогу, то они могли притвориться спящими, чтобы не навлечь на себя в чем-либо подозрения.

Но они ошиблись: вместо Гаврилы Иваныча по коридору шагал какой-то жилец гостиницы, где-то долго засидевшийся.

Более десяти минут лежали они, прислушиваясь к происходившему по соседству и, видя, что там никто не появляется, снова поднялись на ноги, приоделись, зажгли огонь и решились продолжать начатое.








– Василий Васильевич, не захватить ли мне с собою кистень? – сказал каторжник своему атаману.

– Для какой такой надобности? – спросил тот.

– На всякий случай, могут нас и на работе застать, тогда нечем будет и отбиться.

– Пожалуй, это будет не лишним, спасибо за догадку. В таком случае, оденемся-ка мы по-дорожному, накинем, кстати, и парики, чтобы на уход при неудаче можно было отправиться.

– И то дело, атаман, – согласился каторжник.

Через несколько минут злодеи были в комнатке Гаврилы Иваныча и распоряжались в ней по-своему. Они взломали верхний ящик комода и, к радости своей, нашли в нем завёрнутые в бумагу деньги.

– Ну, вот и отыскали, пойдём отсюда поскорей, – шепнул Чуркину Осип.

– Торопиться не к чему, – прошипел разбойник, выбирая из свёртка деньги.

– Там, у себя, разглядишь, – говорил ему каторжник.

– Не мешай. Я знаю, что делаю, – укладывая в карман пачки кредиток, отвечал атаман.

Осип глядел на него исподлобья и только покачивал толовою.

Выбрав из бумаги деньги, разбойник положил её на то же место, откуда взял, припёр ящик, оставил комнатку, вошёл в свой номер, запер его на ключ и, усевшись около стола, начал пересчитывать свою добычу. Осип стоял около него и любовался на пачки радужных билетов.

– Ну, и сколько же ты, атаман, насчитал ты денег? – спросил он.

– Шесть тысяч восемьсот рублей – и только.

– Что ж, оно нам и не повредит.

– Было их восемь тысяч, должно быть частичку из них купец-то в карты проиграл.

– Все может быть. Что ж мы теперь будем делать?

– Уснём немножко, а на рассвете уйдём.

– Куда же, атаман? Уж не уехать ли нам отсюда? – устремив глаза на Чуркина, сказал Осип.

– Что, или струсил?

– Ты знаешь, я не из таких, чего мне трусить? Я так тебе говорю.

– Уехать недолго, Калистратыча так оставлять нельзя, надо же с ним покончить, а то он нас всё-таки в покое не оставит, везде разыщет, не такой он человек, обиды не простит.

– Знамо так. Но куда же нам деваться?

– Эх, Осип, на всё ты молодец, а на счет смекалки всё-таки прихрамываешь! До света пропутаемся мы с тобой по улицам, а потом зайдём в знакомый нам кабачок, хозяин его нас уже знает, начнём опять насчёт квартирки с ним говорить; тары, да бары с ним разведём, а там, глядишь, и смеркнется. Так ли я говорю?

– Верно! Молодец ты, атаман.

– Спасибо и на этом, ложись-ка, брат, да усни маленько.

– Лягу, а на счёт сна ты не беспокойся: я до него не больно охоч; две ночи могу и без него обойтись…. А всё-таки тревожно.

– Что же тебя беспокоит?

– Ну, если вернётся сосед, тогда что?

– Ничего: он в комнату, а мы из дверей, пусть его тогда тревогу поднимает, а нас и след простыл.

– Так-то так, а все опасно, – укладываясь на свою кровать, пробурчал каторжник.

– Ты бы снял с себя полушубок-то?

– Нет, атаман, я и в нем полежу.

– Как хочешь, мне всё равно, – сказал Чуркин, снимая с себя тулуп.

Затем стихло. Разбойник уснул крепким сном, а Осип лежал, не смыкая глаз: сон бежал от него, разные думы не давали ему покоя.

На небосклоне показалась зорька, каторжник поднялся со своего лежбища и подошёл к окну, поглядел на улицу и стал будить своего атамана.

– Василий Васильевич, вставай, рассветает, – проговорил он.

Чуркин открыл глаза, повернул голову к окнам, чтобы поглядеть, виден в них свет, или нет.

– Верно говорю, что светает.

– Вижу, сейчас встану, – сказал он; поднялся с постели, накинул на себя тулуп и вышел вместе с каторжником из номера, оставив на столе горевшую свечу.

– Не погасить ли огонь? – спросил у него подручный.

– Пусть горит, – запирая на ключ дверь своего номера, ответил разбойник и зашагал по коридору.

Спустившись вниз, они нашли парадный подъезд запертым, разбудили тут же спавшего швейцара и попросили его отпереть двери.

– Раненько же вы уходите, – протирая глаза, сказал тот.

– Так нужно, – ответили они ему и вышли на улицу.

– Василий Васильевич, парики-то не снять ли нам? – сказал Осип.

– Да, можно, теперь они пока не требуются, – снимая с головы накладку, ответил разбойник и передал парик своему спутнику.

– Счастливо обделали мы соседа-то!

– Да, пусть его там с Прасковьей Максимовной целуется.

– Вот, небось, горячку-то будет пороть, когда денег хватится.

– Ещё бы, капитал не малый, до кого хочешь коснись такая пропажа, в затылке почешет.

Душегубы обошли несколько улиц, побывали и у постоялых дворов: везде была мёртвая тишина, лаяли только кое-где собаки. День быстро рассветал. Вот на улицах показались и люди; это были торговцы и торговки, промышлявшие на базаре разным съестным; появлялись и булочники, тащившие по местам хлебы. Начали отпирать кабачки, потащились к ним опохмеляться подгулявшие с вечера простолюдины. Заблаговестили к обедне.

– А что, Василий Васильевич, не пора ли нам отправиться туда, куда вчера говорил ты?

– Время, мы так туда и пробираемся.

Знакомый головорезам кабачок был уже отперт; они вошли в него, и, к удивлению их, в нём не было ни души.

– Где же хозяин? – громко сказал разбойник.

Из-под буфета высунулась лохматая голова; это был содержатель кабачка. Он оглядел вошедших, зевнул, потянулся и сказал:.

– А! купцам наше почтение! Раненько что-то вы сегодня ко мне пожаловали!

– Так пришлось, днём некогда, делами заняты, а утречком свободны бываем, вот и пришли к тебе, квартирку ты нам обещался приискать, – проговорил Чуркин.

– Квартир сколько угодно, есть неподалёку очень хорошая и не дорогая; да теперь ещё рано, повремените, сходим, а то мне не на кого заведение оставить. Чай-то вы пили?

– Как же, сейчас только от него.

– Не хотите ли со мной за компанию попить, я сейчас самоварчик поставлю.

– Благодарствуем на добром слове, от чая не отказываемся.

Владелец кабачка ополоснул водою лицо, сотворил перед иконою молитву и принялся разводить самовар, который не более как через двадцать минут уже кипел на столе.

– Прошу покорно, садитесь, – приглашал гостей виночерпий, расставляя на столе чашки, и обварил в чайнике китайское зелье.

– Сядем, – сказал разбойник.

– Не угодно ли по рюмочке пропустить перед чаем-то? Хорошо будет.

– Можно, выпьем.

На столе появился полштоф с хмельным снадобьем, налиты были небольшие стаканчики и выпиты.

– Повторить не желаете ли? – предложил им владелец заведения.

– Немножко погодя, чайку по чашечке налейте.

На улице послышался шум; виночерпий поглядел в окно и опять уселся на своё место.

– Что там такое? – спросил у него разбойник.

– Полицейские куда-то побежали, знать, кого-нибудь ловят, кража где-нибудь случилась, – ответил тот, наливая в стаканы вино.




Глава 129.


Вскоре по совершении в гостинице кражи, возвратился в номер Гаврила Иваныч, спокойно снял он с себя шубу, повесил её на вешалку и стал раздеваться, чтобы дать себе отдых. На дворе уже было светло, так что все находящиеся в комнате предметы можно было разглядеть. Взоры купца упали на комод, и он, к удивлению своему, увидел лежавший на нем косарь, которым душегубы взломали замок у казнохранилища квартиранта. «Зачем это косарь-то сюда попал?» – подумал он и подошёл к комоду, ящики которого хотя и были задвинуты, но не плотно. «Уж целы ли мои денежки?» – сказал он сам себе и без помощи ключа выдвинул ящик, в котором они хранились. «Нет, в целости», – смотря на бумагу, в которой был завернут капитал, добавил он, но, развернув свёрток, и не найдя в нем радужных, он схватился за голову и закричал: «Карауль! Меня ограбили!» – выскочил в коридор и поднял тревогу. Сбежалась прислуга гостиницы и, не понимая в чем дело, спросила у постояльца:

– Гаврила Иваныч, кто и где вас ограбил?

– Здесь, у меня в номере ограбили! – вопил он, бледный как полотно.

– Да что у вас унесли? – допытывалась прислуга.

– Восемь тысяч денег из комода украли!

Прислуга пожала плечами, поглядела на постояльца и подумала, что он до «зеленого змия» допился и орёт незнамо что.

А с Гаврилы Иваныча от такой беды и хмель соскочил.

– Когда же это случилось? – спрашивали у него, заметив, что он в своём рассудке.

– Сегодня ночью, в моё отсутствие, – ответил он и залился слезами.

– Где у вас лежали деньги? – спрашивала перепуганная таким заявлением прислуга.

– В комоде, – ответил обворованный купец, входя в свой номер.

Приступили к осмотру и нашли, что замки у двух ящиков были сломаны валявшимся тут же косарём, и начала раздумывать, откуда могли пробраться воры.

– Замок у дверей в то время цел был, когда вы их отпирали?

– Да, цел.

«Да уж не из соседнего ли номера проникли сюда злоумышленники?» – подумали гостиничники и попробовали соединяющие номера двери.

– Нет, двери в целости находятся, – заявили они и послали за полицией.

Она не замедлила явиться и приступила к дознанию, Гаврила Иваныч передал ей своё горе и сказал:

– Что же мне теперь делать? Остаётся только руки на себя наложить! Я ограблен, разорён вконец.

– Да позвольте, деньги у вас в чем заключались?

– В сто рублёвых кредитных билетах, – отвечал постоялец.

– На кого же вы имеете подозрение в краже их?

– Я и сам не знаю.

– Скажите, пожалуйста, – обратились полицейские к заведующему гостиницей, – в соседнем номере жильцы имеются?

– Да, есть, какой-то купец с прислугой в нем остановился.

– Откуда он и как его зовут?

– Не знаем-с.

– Разве паспорт его не прописан?

– Нет, да и порядка у нас такого не заведено, чтобы с жильцов паспорты требовать.

– Узнайте, номер его отперт?

– Нет, заперт, – ответил коридорный. – Спят, должно быть, – прибавил он.

– Потрудитесь разбудить, – сделала своё распоряжение полиция.

Два коридорных начали стучаться в дверь квартиры, в которой жил разбойник с своим подручным, но ответа не было.

– Ну, что, откликаются? – выйдя в коридор, спросил один из полицейских.

– Нет, молчат.

– Стучите шибче.

Начали бить в двери, но всё было бесполезно.

– Следовательно их нет, ломайте дверь.

Коридорные не трогались с места.

– Чего же вы стоите? Что приказано, то и делайте! – зыкнул на них полицейский.

– Ваше благородие, зачем же ломать, когда можно отпереть, – у нас все замки одинаковые, – заметил приказчик гостиницы.

– Как одинаковые?

– Так, хозяин распорядился: один ключ если и затеряется, другим, мол, можно будет отпереть.

Полицейские переглянулись между собою, сделали гримасу и приказали принести ключ, которым и отперли двери номера.

Войдя в него, они, конечно, никого там не нашли; жильцы оставили на память о себе новенький небольшой чемодан, в котором кроме грязного белья ничего не оказалось. Осмотрели дверь соединяющего номера и нашли её запертой.

– Это их работа! – заявили полицейские.

– Как же они могли проникнуть из этого номера в соседний? – спросил приказчик гостиницы.

– Так же точно, как и мы вошли сюда, отперли ключом двери, взломали комод, взяли деньги, заперли двери и ушли, – ответили ему.

Приказчик пожал только плечами и не отвечал.

– Какие они из себя были?

– Один чёрный, высокий, с курчавой головой, одетый по-русски, а другой рыжий, страшный, в полушубке, – был ответ.

– Давно ли они из гостиницы вышли?

Приказчик поглядел на коридорных, как бы спрашивая ответа, но те молчали.

– У вас спрашивают, – обратился к ним полицейский.

– Мы не знаем, не слыхали, – сказали те.

– Ночью-то они здесь были?

– Так точно, мы их видели.

– Позовите сюда швейцара!

Вошёл швейцар и рассказал, что постояльцы оставили гостиницу на рассвете.

– Куда же они пошли?

– Я не видал, кажись, из дверей направо поворотили.

Сделано было распоряжение послать городовых в поиски за ворами; солдатикам были описаны приметы воров и приказано было им обойти все притоны тёмных личностей, и служивые рассыпались по городу.

Отпустив городовых, полицейские приступили к дознанию и начали составлять протокол; первым спросили Гаврилу Иваныча.

– Это для чего же вы, ваше благородие, допрос-то с меня снимаете? – полюбопытствовал он.

– Нельзя же, порядок у нас такой, дело до суда дойдёт, – пояснили ему.

– Значит, огласка будет, все узнают, что меня обокрали?

– Да, и в газетах напечатают.

– Мне бы этого не хотелось. знаете, наше дело коммерческое. Узнают, и мне кредита никакого не будет.

– Для нас всё единственно, мы обязаны исполнить это по закону.

– Нельзя ли, ваше благородие, оставить эту музыку? Пропали деньги, так у меня, а не у вас, значит, и хлопотать вам нечего.

– Мы знаем, что знаем; спрашиваем вас, так отвечайте.

– Что же мне отвечать.

– Сами кто будете?

– Временный Ирбитский купец Гаврила Иванович Пчёлкин.

– Чем торгуете?

– Кожами и другими товарами.

– Сколько у вас денег украдено?

– Красненькая одна пропала.

– Как же вы сказали, что восемь тысяч рублей у вас унесли?

– Так, я… того… обмолвился.

Писавший протокол опустил перо, поглядел на Пчёлкина, покачал головой, посоветовался со своим товарищем и прекратил писание.

– Шутить с этим, Гаврила Иваныч, нельзя: глядите, после не раскаивайтесь, поздно будет.

– В чем мне раскаиваться-то? Меня же обокрали, а я и виноватым остаюсь?

– Если мы отыщем ваши деньги, то вы их не получите.

– Почему же так?

– А потому, что вы заявляете о краже у вас только десяти рублей.

Купец задумался, но через минуту сказал:

– Эх, да где наша копейка не пропадала, а восьми тысяч у меня не было, одну красненькую унесли.

Полицейские поговорили с приказчиком гостиницы, посоветовали ему переменить у номеров замки и впредь требовать у постояльцев паспорта для прописки.

– Старики наши таких порядков не заводили, да и нам не велели, – отвечал тот.

– Смотрите, можете и поплатиться за таковые упущения.

– Платимся и теперь. Не угодно ли, господа, по чашечке чайку? Раненько вас сегодня подняли, небось, ещё и не кушали.

– Да, не успели.

– A y меня и самоварчик готовь.

– Пожалуй, от чая грех отказываться, – согласились они и пошли в комнату приказчика.

Гаврила Иваныч, чтобы не навернуться опять на глаза полицейских, поторопился убраться из гостиницы и переселился в домик своей возлюбленной Прасковьи Максимовны.


* * *

В это утро Калистратыч встал ещё засветло, напился со своим компаньоном чаю и порешил отправиться с ним на розыски своего недруга.

– Обойдём сначала все постоялые дворы, а потом понюхаем и по гостиницам и, вероятно, найдём его, – сказал он.

– Ещё бы не найти, ведь он не шило, а человек, небось и притом вдвоём с кучером путается, – ответил Сергеич.

– Топор-то всё-таки с собой захвати, запрячь его за кушак по полушубку, а сверху халат накинь, чтобы не видать топора-то было.

– Ладно, возьму. Раненько, небось, ещё выходить нам, пусть малость рассветёт.

– Вестимо, обождать надо. А ты кистень не забудь.

– Он на руке, без него нельзя.

Начало рассветать и они вышли на улицу, на которой никто ещё не показывался, только с некоторых постоялых дворов извозчики вели на водопой лошадей своих. Калистратыч, одетый в овчинный тулуп, крытый тёмно-синим сукном, шёл впереди, останавливался у ворот каждого постоялого двора и разговаривал с привратниками, расспрашивая у них о постояльцах. Впросонках иные отвечали ему ни то, ни сё, но Калистратыч всё-таки соображал из их ответов то, что ему было нужно. Один из привратников сказал ему:

– Да, у нас два купца остановились.

– Когда они приехали?

– Дня три или четыре уже живут.

– Откуда они, ты не знаешь?

– Кажись, Верхотурские будут.

– На своих лошадях или нет?

– Вот уж этого не знаю.

– Поди, голубчик, разузнай.

– Вам для чего это требуется?

– Своих знакомых мы отыскиваем, приехали они сюда и не знаем, где остановились, мы тебе на чаёк дадим.

Мужичок нехотя поднялся со скамеечки и побрёл на двор, а Калистратыч уселся на его место и сказал:

– Это непременно они будут, смотри, будь настороже, как бы они нам на встречу не вышли.

Сергеич стал в оборонительную позу и сказал:

– Неловко же здесь с ними расправляться, место не такое.

– Я знаю, но всё-таки на случай следует приготовиться, могут и они на нас накинуться.

Мужичок возвратился и объяснил, что у купцов лошадей не имеется, а они, «вишь ты, пешком пришли», – добавил он.

– Какие они из себя?

– Небольшого роста, русые, зайдите к ним, небось они встали.

– Нет, зачем же их беспокоить, – заметил Калистратыч и пошёл дальше.

Отойдя несколько шагов, он остановился и шепнул Сергеичу:

– Это не они.

– Что же делать? Надо искать.

Так обошли они все постоялые дворы, ничего не узнав, и затем отправились справляться по гостиницам, побывали в одной, в другой и, наконец подошли к подъезду той, в которой останавливался Чуркин, и едва лишь успели сказать швейцару слово, как из дверей подъезда показались полицейские.

– Вам что нужно? – обратился к Калистратычу один из них.

– Так, справиться о знакомых, – отвечал им Калистратыч.

– О каких это знакомых? – пристал к нему один из полицейских.

– Да о приезжих.

Полицейские оставили в покое Калистратыча и пошли своей дорогой.

– Вы кого спрашивали?

– Купца из Верхотурья, он сам-друг должен был приехать.

– Мало-ли их у нас останавливаются, надо знать фамилию.

– Да он без фамилии.

– А звать как?

– Иван Сидорыч.

– Нет, такие у нас не живут.

– Он не один, а должен быть с рыжим кучером.

– Вам-то они на что?

– Земляки будут, повидаться хотелось бы.

Швейцар оглядел обоих с ног до головы, почесал в затылке и подумал: «Вот штука-то, не из одной ли это шайки с ворами-то будут?»

– Земляки ваши – вот что! – проговорил швейцар.

– Да ты что ж, на нас так поглядываешь? – спросил у него Калистратыч.

– Так, ничего, хороши земляки! Сегодня ночью они у нас одного купца на восемь тысяч рублей обокрали.

– Как обокрали?

– Деньги у него из номера унесли; вот и вас нужно бы в полицию забрать.

– Ты, любезный, ошибаешься, мы не из таковских.

– А вот погодите маленько, я приказчику скажу, он, может, вам и разъяснит кое-что, брякнул швейцар и побежал наверх с докладом.

Калистратыч рассудил, что приказчика гостиницы ему дожидаться нечего, – пожалуй, ещё заберут, дёрнул Сергеича за рукав и быстрыми шагами удалился по направленно к Гостинному двору.

– Вот было влопались-то, как куры во щи попали, в чужом пиру похмелье пришлось бы нам расхлёбывать, – говорил он своему спутнику.

– Да, чуть-чуть не втесались, подожди минутку, – быть бы нам в полиции. Каков купец-то? Восемь тысяч загвоздил!

– Это он, непременно он, – ворчал Калистратыч.

– Должно быть не из простых, а из травлёных, – заметил Сергеич.

– По-видимому, так; волк матёрый, по делу он и не купец, а только этим званием прикрывается.

– Как бы нам узнать, кто он такой на самом деле?

– Не узнаешь, разве что погадать, да не к кому обратиться. А интересно, что скажут об нем.

– К цыганам полевым наведаться надо.

– Да разве они здесь имеются?

– Видел я на задворках, на речке, около постоялых дворов, целый табор их там раскинулся; сходим, если думаешь.

– Цыганки не то, вот колдуньи такие бывают, те на разных снадобьях раскидывают, те скорей узнают.

– Где их теперь разыщешь, в деревнях они ещё водятся, а в городах их сейчас на осину вздёрнут.

– Помню я, лет десяток тому назад, жила здесь одна такая старуха, был я у ней, по одному делу, ничего, сказала она мне тогда всё верно.

– Пожалуй, её теперь и не найдёшь, небось, под холстину давно пошла.

– Они бабки живучие, другие лет по сту и больше по свету путаются: пройдём к ней, она в дальней слободке живёт, только днём не принимает, а по ночам к ней ходят.

– Все равно, ночью отправимся, а днём недруга на улицах поглядим, может, и появится где, не кротом же он живёт, да и пристанища теперь не имеет, путается, небось, по городу из улицы в улицу.

– Не думаю, этот зверь теперь показываться не будет: его, небось, разыскивают полицейские-то власти, которые нам у гостиницы встретились, надо рассчитывать, не даром там были, ведь восемь тысяч стянул, денег много, без розысков такая кража не пройдёт.

– Куда же бы ему деваться? На постоялых дворах его нет, в гостиницах тоже.

– Есть здесь особые квартирки, наймёт где-нибудь комнатку, и там его никто не разыщет, заключил Калистратыч, входя в ряды Гостинного двора.

– Зачем сюда-то мы пришли?

– Да так, пошляемся, может, не встретим ли здесь и приятеля нашего, купца-то из Верхотурья.

Долго бродили они по Гостинному двору, вглядываясь в проходивших по рядам лавок, но понапрасну и затем решили отправиться на квартиру.

Проходя по линии постоялых дворов, Калистратыч вознамерился зайти в харчевню Гольчихи, где его сочли за купца и пригласили в особую залу, где не так давно пировал Чуркин с ограбленным им в это утро приятелем Прасковьи Максимовны Гаврилой Иванычем.




Глава 130.


Между тем розыски похитителей денег у Гаврилы Иваныча продолжались; несколько городовых и других полицейских деятелей обнюхали в городе все уголки и подполья, служащие притоном тёмных личностей, забрали несколько беспаспортных и подозрительных людей, наполнили ими все свободные при полиции места заключения, но тех, кого они искали, всё-таки между этим отребьем не было.

Сам начальник полиции был сильно возмущён кражей у Гаврилы Иваныча, хотя потерпевший и не хотел официально заявлять о ней. Начальство пожелало лично видеть обворованного купца и послало за ним офицера, который в гостинице его не нашёл.

– Куда же он девался? – допытывался посланный у гостиничных приказчиков.

– С утра ушёл и не возвращался, – отвечали ему.

Офицер доложил о результате своей командировки; начальник понюхал табачку, прикусил нижнюю губу и выпалил:

– Уж не повесился ли он с горя?

– Едва ли, ваше высокородие: примеров таких не было, чтобы купцы на себя руки накладывали: это не такой народец, – осмелился выразиться подчинённый.

– Он сам говорил это при дознании, – поправляя воротник мундира, пояснило начальство.

– Об нём горевать нечего, удавился, ну, и чёрту баран.

– Как чёрту баран? вы с ума спятили, пошли вон! – гаркнул на него начальник полиции.

Офицер кубарем выкатился из кабинета его высокородия в канцелярию.

– Что, или распек? – спросил у него письмоводитель.

– Не в духе; знать, сегодня левой ногой с постели встал, – проворчал тот.

Начальник полиции велел подать себе лошадь, поехал в гостиницу, в которой квартировал Гаврила Иваныч, и наделал в ней великий переполох.

– Где тот купец, которого сегодня ночью обокрали? – топая ногами, кричал неожиданный гость на приказчика ярмарочного отеля.

– Мы не знаем-с, – отвечали ему.

– Как не знаете, должны знать!

– Ушёл со двора и не возвращался.

– Сейчас осмотреть весь двор, не висит он где под сараями?

Оглядели и предполагаемого удавленника не нашли.

– Вы мне за него ответите, – волновался его высокородие и потребовал, чтобы показали ему тот номер, который занимал Гаврила Иваныч.

– Номер был заперт, а ключ от него взял постоялец.

– Взломать двери, не там ли он висит.

Начали уверять строгого майора, что постоялец действительно вышел из номера, и если уже он так необходима то дали ему слово разыскать его и доставить в полицию.

– Ну, хорошо, разыщите и привезите его ко мне мертвого или живого, – немного успокоившись, сказал его высокородие и уехал.

– Что это с ним, чисто бешеный какой-то сделался? – спрашивал приказчик гостиницы у оставшегося городового.

– Выпивши маленько, во хмелю он у нас всегда такой бывает, оборвёт, обидит ни за что, а потом сам же и тоскует об этом, – заявил солдатик.


* * *

Чуркин с Осипом продолжали беседовать в известном уже нам кабачке. Пробежавшие мимо того заведения городовые немного напугали разбойника: он понял, что погоня эта была послана за ним; соображение своё он скрыл даже от Осипа, так как объясниться с ним в присутствии виночерпия ему было невозможно. Чуркин решил как можно долее пробыть в кабачке и на предложение хозяина его не отказывался выпить водки, с целью затянуть беседу.

– Ну, вот, давно бы так, – раскупоривая бутылку, произнёс виночерпий и налил в рюмки сивухи.

Выпили они по одной, по другой, а там уже потребовалась и ещё бутылочка.

– Неловко нам здесь сидеть, нет ли у вас особой комнатки, а то народ будет смотреть, пожалуй, ещё и на угощение другой полезет, – заметил Чуркин, обращаясь к хозяину заведения.

– Что ж, можно, комнатка свободная имеется, только не взыщите, что она будет не так опрятна, в ней всё разбросано, – ответил содержатель кабачка и пошёл в комнату, чтобы мало-мальски привести её в порядок.

– Василий Васильевич, не пора ли нам отсюда убираться? Засиделись мы здесь, – тихонько проговорил каторжник.

– Нельзя уходить, нас сейчас по всему городу ищут, – ответил тот и встал из-за стола.

– Пожалуйте, дорогие гости, милости прошу к нашему шалашу, – шутливо обратился виночерпий к своим компаньонам, взял разбойника под руку и повёл его в каморку.

За ними последовал и Осип.

Комнатка эта представляла собой небольшой четырёхугольник, с маленьким оконцем на двор; небольшой столик, четыре простых стула составляли всю её меблировку. Там и сям валялись пустые бутылки из-под вина, в углу стоял небольшой порожний бочонок, а стены украшались несколькими лубочными картинками. На столе появилась выпивка и закуска, началось снова угощение, потребовалась уже четвертная бутылка.

В кабачке время от времени появлялись посетители, чающие выпивки; хозяин заведения удалялся для удовлетворения их и затем снова появлялся в комнатке. В его отсутствие гости успевали между собою перешёптываться; в этих разговорах Чуркин пояснил своему подручному ту опасность, которая висит над ними, если только они засветло появятся на улице. Каторжник и нос повесил.

– Да ты чего перепугался?

– Как же, атаман, что мы будем теперь делать и как вывернемся из этого города?

– А ты сиди, да молчи, это дело не твоё.

– Гости любезные, не прикажете ли яичницу состряпать? Хозяйка с квартиры пришла, она, пожалуй, сейчас её сготовит, – входя в комнатку, сказал виночерпий.

– Нет, благодарствуйте, селёдочка есть, и довольно, – протянул Чуркин.

– Рыбки какой не послать ли купить?

– Не надо; а вот немножко погодя не мешало бы похлебать щец, – проговорил Осип.

– За щами на квартиру милости просим, там и кашка найдётся.

– Успеем ещё, посидим и здесь маленько, ответил разбойник.

Сиделец вышел, сказал что-то своей жене, а та вздумала полюбопытствовать:

– Да с кем ты там бражничаешь?

– Молчи, дура, купцы богатые навернулись, может, и пожива какая от них будет, деньжищев у них бурун; ступай домой, да обедать приготовь, я с ними вместе приду.

Баба ушла. В кабачок ввалились два городовых и спросили себе по стакану водки.

– Вы что здесь, ребята, все путаетесь? – спросил у них виночерпий.

– Замучились мы, целое утро на ногах, из сил выбились.

– Да что такое случилось?

– Кража в гостинице сегодняшней ночью случилась, а нас послали воров разыскивать, – рапортовал солдатик.

– II большая, на сколько уволокли?

– Тысяч на двадцать, сказывают.

– Ловко помазали, кого же это?

– Купца одного, из комода вытащили деньги то, – отправляя в рот стакан водки, пояснил городовой.

– Кого же подозревают?

– Да мы и сами не знаем: нам сказали, ступайте и поглядите, не кутят ли где подозрительные люди, вот мы и бегаем, – выкидывая два пятака, сказал другой солдатик.

– Слышишь, что говорят? – прислушиваясь, шепнул Чуркин.

– Слышу, атаман, кто же это такое?

– Полицейские, кому же ещё быть.

Городовые ушли, и у разбойника отлегло на сердце.

Проводив полицию, виночерпий, явившись в комнатку, paссказал суть сообщения полицейских и снова приступил к выпивке.

– Значит, и у вас много всякого народа шалит? – завёл разговор разбойник.

– Нельзя же, дело, небось, ярмарочное, без греха не обходится.

– А по ночам на улицах не обирают?

– Попадётся кто под хмельком, вестимо, не спустят, – сказал виночерпий, поглядывая исподлобья то на того, то на другого гостя.

Эти подозрительные взгляды не ускользнули от Чуркина, доверие, которое он имел к содержателю кабачка, моментально у него исчезло, но понять этого виночерпий не мог: так разбойник умел скрыть от него свою мысль, не выдавая её ни взглядами, ни движениями, ни разговорами. «Ну, брат, постой, – думал он, – нас на кривой не объедешь; узнаем, что ты за гусь такой и чего ждёшь от нашего с тобой знакомства».

Время шло, а содержатель кабачка всё старался наливать рюмки полнее и угощать гостей, которые, однако, стали удерживаться от выпивки, ссылаясь на то, что много пить они не привыкли.

Начало смеркаться. В кабачок вошла жена хозяина, вызвала его из комнатки и сказала ему:

– Степан Лукич! обед готов: приглашай своих гостей-то!

– Ну, ладно, ступай, провожая её за двери, ответил виночерпий.

В эти минуты Чуркин успел заметить своему товарищу, что в кабачке их угощают не даром, – что-нибудь замышляют: им надо быть осторожными.

– Я и сам, атаман, это вижу: хотел тебе шепнуть об этом, да никак случай не подходил.

Разговор их прекратился при входе к ним в комнату хозяина заведения. Он стал упрашивать гостей отправиться к нему в дом пообедать; те начали отнекиваться от его приглашения, но в конце концов не могли отговориться и отправились.

– После обеда не хотите ли по городу прокатиться? У меня парочка лошадок имеется: огонь, а не лошади! чистокровные вятки, – говорил дорогою Степан Лукич.

– Что ж, можно; на хороших лошадках отчего не прокатиться.

– Саночки всякие есть и по городу полетать, и в уезд стегануть.

– Втроём, пожалуй, в городских и не усядемся.

– Можно и попростее заложить, ночью никто не увидит; все равно, в тех или в других поедем, говорил кабатчик, шагая под ручку с разбойником и как бы нарочно касаясь левого кармана его казакина.

Чуркин это чувствовал и понял, до чего добирается его новоиспечённый приятель. Осип шёл следом за ними и зорко наблюдал за всеми движениями виночерпия.

Домик, к которому они держали путь, находился на конце глухого переулка, имел три окна на улицу, с раскрашенными ставнями; на дворе его находились два-три покосившиеся сарайчика, покрытых толстым слоем снега. Войдя в комнаты, гости были встречены женою содержателя кабачка, дородной женщиной, лет тридцати.

– Ну, Татьяна Мироновна, обед готов? – спросил у ней муж.

– Садитесь. Степан Лукич, приглашай гостей-то, всё готово.

Чуркин с любопытством оглядел комнатки; они содержались довольно чистенько: в переднем угле небольшой залы стоял киот с иконами, а на стенах висели кое-какие картинки, содержание которых было заимствовано из военного быта и из жизни простолюдинов.

Усевшись за стол, хозяин домика снова начал потчевать гостей водкою, из желания напоить их до забывчивости, чего, однако, ему сделать не удалось: Чуркин был аккуратен, примеру его следовал и Осип.

После обеда хлебосольный хозяин стал укладывать разбойника с его товарищем отдохнуть, но те не согласились, говоря, что им нужно побывать у себя на квартире, куда должны придти некоторые купцы для переговоров по торговым делам.

– Дела не делай, а от дела не бегай, – сказал Чуркин, поднявшись из-за стола и похаживая по комнатке.

– Когда же мы кататься-то поедем? – обратился к нему хозяин.

– Через часок другой возвратимся, тогда хоть на всю ночь махнём, – отвечал Чуркин.

– Ну, ладно, я буду вас ждать. Хотите, моих лошадок посмотреть, какие они у меня есть? – предложил виночерпий, стараясь тем заинтересовать своих гостей.

– Татьяна Мироновна, приготовь-ка фонарик! – крикнул хозяин домика своей жене.

Лошадки показались Чуркину подходящими, и он, во что бы то ни стало, решился завладеть ими; разбойник осмотрел и саночки загородные и облюбовал их.

– Ну что, как вам кажутся мои кони? – спросил виночерпий.

– Ничего, хороши. Дорого ли они вам обошлись?

– Около трёхсот рублей с упряжью стоят.

Осип поглядел коням в зубы, потрепал ту и другую по гривам и сказал:

– Лошадки добрые, как идут только, не знаю.

– Ветер, а не лошади, пять радужных мне предлагали за них, а я и шести не возьму, заключил Степан Лукич, оставляя конюшню.

– Ну, так через часика два мы у вас будем, – пожимая ему руку, сказал Чуркин.

– Буду ждать, к тому времени и лошадок запрягу, – ответил тот и проводил их за ворота.

– Ну, атаман, из огня, да в полымя мы с тобой попали; целовальник-то, кажется, наверняка задумал уходить нас, а всё ты сам виноват: зачем было ему бумажник с деньгами показывать? – шагая по улице, сказал Осип.

– Небось, не сгорим, а его ещё проведём! Понимаю, чего ему хочется, парень-то он, я вижу, из «бывалых», да ошибётся, – не на таких простаков наехал, – ударив рукою по плечу своего товарища, – ответил разбойник.

– А ловко он к нам подъехал, так теперь и думает, что мы ему в руки отдались.

– Пусть думает, а лошадки-то будут наши, – поправляя на голове шапочку, проговорил разбойник.

– Купить, что ли, их думаешь?

– Ну, там как придётся, а к нам они попадут, на них мы и уедем отсюда.

– Это было бы хорошо, я понимаю, что ты задумал.

– Понимаешь и ладно. Сегодня-же нас здесь не будет.

– А как же быть с Калистратычем?

– Пусть его нас поищет, не он у нас в долгу, что нам за ним гоняться? Надо только узнать, в какую заставу на Тагильский завод выехать нужно, вот мы с тобой пройдёмся и допытаемся.

Ночь была тёмная и ветреная, шёл небольшой снежок, который разметал ветер; путники шли, оглядываясь по сторонам, как бы отыскивая кого по улицам.

– Спросить-то не у кого, ни души нигде не показывается, – заслоняя воротником тулупа лицо от ветра, шептал себе под нос разбойник.

Пройдя три переулка, им встретилась женщина. Чуркин остановил её и спросил:

– Тётенька, куда нам пройти к заставе на Тагильский завод?

– Ступайте, все прямо, потом повернёте в право и там вам скажут, – ответила она.

Друзья-душегубы пошли по её указанию и наконец достигли слободки, через которую тянулась отыскиваемая ими дорога. Пустынная улица спала крепким сном; в редком домике светился огонёк: собаки выскакивали из подворотен и бросались на проходивших.

– Василий Васильевич, за нами кто-то идёт, да, кажись, не один, а вдвоём, – подтолкнув своего атамана, сказал Осип.

Чуркин оглянулся и, действительно, увидал две двигавшиеся следом за ними фигуры.

– Мы сейчас от них спрячемся, кто знает, может быть и за нами подглядывают, – сказал он и нырнул с Осипом в первую же попавшуюся отворённую калитку ворот, из-за которой оба они и стали выглядывать на улицу.

Когда шедшие за ними следом люди поравнялись с калиткой, разбойнику показалось, что одним из них был Калистратыч. Пропустив их мимо себя, сказал Чуркин:

– Осип, знаешь ты, кто это прошел?

– Нет, не знаю.

– Показалось мне, – Калистратыч.

– Зачем он сюда попадет?

– А кто его знает, может, и нас ловит, пойдем-ка мы за ним и поглядим, чего он здесь вынюхивает.

Душегубы вышли из засады и пошли за удалившимися незнакомцами.




Глава 131.


Между тем метель усиливалась; сильный ветер гулял по улице, задерживая движение путников, стучал оконными ставнями, плохо укреплёнными их владельцами. Калистратыч шёл с своим спутником, не торопясь. Чуркин с Осипом перешли улицу и пошли другой стороной её, не спуская глаз с своих недругов.

– Куда и зачем это он пробирается? – сказал вполголоса каторжник.

– Леший его знает! – отвечал разбойник.

– Не даром, знать, несёт его нелёгкая, что-нибудь задумал.

– А вот, увидим, зачем он здесь рыщет.

В конце слободы Калистратыч остановился; Чуркин с Осипом прижались к забору и присели.

– Видишь, они кого-то поджидают, – шепнул рыжий товарищу.

– Пусть их ждут, поглядим, что дальше будет.

– Не надеть ли нам парики?

– Пожалуй, это не мешает.

Осип достал из кармана парики, которые моментально были накинуты на головы.

Калистратыч с Сергеичем постояли минутки две и вновь продолжали путь в поле. Разбойники пошли за ними, держась более, чем прежде, на почтительной дистанции.

Пройдя саженей триста, Калистратыч с своим приятелем свернули с дороги в левую сторону и остановились у небольшой избушки, в которой мерцал огонь.








Избушка эта принадлежала гадалке, слывущей в городе за колдунью; звали её Еремеевной. Один из подошедших слегка постучался в оконце; отворилась форточка, и из неё послышался старческий голос.

– Что нужно, зачем тревожите мой покой?

– По делу, Еремеевна, по делу к тебе пришли, – ответил Калистратыч.

– С добрым или с худым чем пришли?

– С худым, бабушка, отворись.

– Ступайте в калитку, – сказала колдунья, и форточка закрылась.

На дворе раздался какой-то странный лай собаки.

Путники подошли к калитке.

– Ступай ты к ней один, а я здесь подожду, – сказал Сергеич.

– Что, испугался, знать? Колдунья нас не проглотит, пойдём! – прикрикнул тот.

– Нет, страшно, я боюсь.

Калистратыч взял его за руку и насильно поволок Сергеича на двор колдуньи; тот стал упираться, но. мощная сила Калистратыча заставила его повиноваться. Быстрым движением он подтащил Сергеича к сенцам избушки, у которых привязанная на цепи громадная собака загородила им дорогу. Колдунья вышла в сенцы и крикнула на пса:

– Цыц, ты, это свои!

Собака поджала хвост, присела на задние лапы и начала визжать.

Калистратыч, не выпуская из рук Сергеича, взобрался в сенцы, колдунья отперла дверь и впустила в избу гостей.

Избушка ворожеи была небольшая; от ветхости она попятилась назад и вросла углами своими в землю. Она разделялась на две половины и могла вместить в себя не более десяти человек; в отделении, в которое вошёл Калистратыч, находился древний небольшой стол, на котором лежало особой формы решето и несколько котелков; около столика треугольником пришита была к стенам узенькая лавочка, на печке сидел чёрный как смоль кот, а на шестке, за перегородкой, такого же цвета петух.

Гости не без любопытства оглядели жилище колдуньи; Калистратыч был удивлён его обстановкой и дрожал всем телом.

– Что, за беда тебе какая приключилась? – спросила у Калистратыча сухая, исхудалая, среднего роста, колдунья.

– Беды, бабушка, никакой нет, а я пришел к тебе с нуждой: укажи мне, где мои вороги скрываются? – сказал он.

– Ой, трудно отгадать: их у тебя много, – проворчала колдунья, и в эту минуту кот поворотился и засверкал глазами.

– Я знаю, что много, двух только мне нужно, они здесь в городе живут, но где пребывают не знаю, вот в чем всё дело.

– Надо старшого звать, а он не всегда выходит, – проговорила колдунья.

– Зови, я за все заплачу.

Сергеич был в эти минуты ни жив, ни мертв; он прижался в уголок и трясся от всего увиденного и услышанного.

Колдунья стояла, не трогаясь с места, и как бы чего выжидала.

– Ну, что ж, можешь, или нет, указать место, где живут мои недруги? грозно вымолвил Калистратыч.

– Сколько же ты мне за такую работу заплатишь?

– Красненькой бумажки достаточно?

– Зелёненькую прибавишь, тогда могу, а то набольший-то мой сердится, если кто скупится.

– Ну, ладно, заплачу, действуй!

– А не обманешь?

– Получи вперёд деньги и не сомневайся; на вот, возьми, – вынимая из кожаной мошны, висевшей на груди его, три пятирублёвых билета, сказал Калистратыч и передал деньги колдунье.

Старуха приняла их, судорожно сжала в руках, кинулась за перегородку, достала из печки уголь, вышла снова в свою приёмную комнату, очертила круг, принесла со стола решето с камешками, поставила Калистратыча рядом с собой в кругу, нагнулась и начала что-то причитывать себе под нос, затем быстро подняла голову уставилась в окно, хотела что-то сказать, но слова замерли у ней на губах, она протёрла глаза, взглянула вновь на окно и крикнула:

– Видишь ты их, или нет?

– Не вижу, Еремеевна.

– Вои они, в окно глядят.

Калистратыч бросился было к окну, но за стеклом. уже никого не было.

– Обманываешь ты меня, старая карга!

– Сама их сейчас видела, сатана тебе в поруки.

Калистратыч опустил руки, поглядел на Сергеича и спросил у него:

– Ты в окне никого не видал?

– Нет, – ответил тот, сделав два шага вперёд.

Старуха не ошиблась. Она случайно взглянула в окно, увидала в нем два лица и, чтобы отделаться от богатого посетителя, указала ему на них, но в тот момент… когда Калистратыч направился к окну, Чуркина с Осипом уже не было около него: они с быстротою тигра отскочили от окна и скрылись во дворе колдуньи. Собака, почуяв их, начала было лаять, но удар по голове кистенём заставил её замолчать.

– Ну, Осип, первого, кто покажется из сеней, бей ты, а второго уложу я, – сказал шёпотом Чуркин, прижавшись за крылечком.

– Ладно, атаман, у меня промаха не будет.

Лай собаки всполошил старуху; она понимала, что на дворе кто-то есть, но не сказала о том своим посетителям, из желания поскорее от них отделаться.

После непродолжительной паузы, Калистратыч поглядел на старуху, которая стояла перед ним с опущенными, глазами, и переспросил у неё:

– Ты видела, что в окно глядели два человека?

– Да, видела, у одного такое страшное рыло, точно у моего набольшего, – ответила она, умышленно искривив своё лицо.

– Кто будет твой набольший?

– Вестимо, кто, Асмодеем его зовут.

– Значит, самый старший черт?

– Вот он и есть.

– Может, он это и был, ты осмотрелась?

– Спорить в этом не могу.

– Если бы кто другой был, мы тоже видели бы.

– Да, он не всем показывается, только своим верным слугам появляется, – врала старуха.

– Сергеич, нам всё-таки, надо быть осторожными, всяко бывает: есть и люди, на сатану похожие. Топор у тебя наготове?

– Вот, он, – потряхивая им, сказал тот.

Калистратыч вынул из кармана свой кремнёвый пистолет и начал его оглядывать.

«Ну, знать, последний час мой пришел», – думала старуха, видя такие страшные приготовления.

– Голубчики мои, не убивайте мою душу грешную, возьмите назад свои деньги, оставьте только меня живую, – взмолилась она.

– Что ты, угорела, что ли, знать? Живи и потрафляй своему сатане, нам ты не нужна, а деньги оставь себе на память. Пойдем, Сергеич, – проговорил Калистратыч.

– Струхнула, даром что колдунья, – проворчал Сергеич, выходя из избы впереди своего командира.

Едва лишь он спустился с крылечка, как из-за угла взвился кистень, раздался удар и настолько сильный, что несчастный успел вскрикнуть «ах!», поднял руки к верху, хотел схватиться за голову, но не успел и грохнулся, лицом вниз, на снег.

– Что с тобой? – вскрикнул Калистратыч, спускаясь с крыльца.

Не успел он проговорить эти слова, как раздался выстрел; старый разбойник схватился рукою за грудь, зашатался, взмахнул пистолетом, дал выстрел в воздух и свалился на труп своего приятеля.

– С победой! – крикнул Чуркин, схватил в объятия Осипа и поцеловал его. – Рыл ты нам яму, а сам в неё свалился, – сказал разбойник и другим выстрелом размозжил Калистратычу голову.

– А я, на всякий случай, чтобы не отдышался, угощу его приятеля, проговорил каторжник, и при этом нанес Сергеичу несколько ударов по голове кистенём, с такою силою, что вылетевшие из черепа брызги мозга залепили Осипу глаза.

– Поди, спроси у колдуньи фонарь!

Осип побежал в избу, обшарил её и отрапортовал своему атаману:

– Василий Васильевич, в избе никого нет.

– Где же старуха?

– Не знаю, знать, ушла.

– Не может быть, она здесь, куда ей деваться?

– Всё оглядел, знать, слиняла.

– Ах, она ведьма! как бы теперь в городе тревоги не сделала, – сидя верхом на трупе Калистратыча, бранился разбойник.

– Пойдём, а то, пожалуй, нас здесь накроют.

– Сейчас, вот только до мошны приятеля надо добраться, я видел через окно много денег в ней, – сказал каторжник.

– Постой, я помогу тебе; где она?

– На шее у него, на ремне прицеплена, никак не сорвёшь.

Грудь убитого Калистратыча была открыта; Осип взял валявшийся около Сергеича топор, взмахнул им по ремню, и дело было кончено, – мошна Калистратыча перешла в руки Чуркина.

– Осип, тащи-ка приятелей-то в избу, а то им здесь холодно, мы их погреем.

– Значит, поджечь избу колдуньи думаешь?

– Ну, да, разговаривать некогда, бери хорошенько, да кровью не замарайся.

– Насчёт этого будь покоен, – принимаясь за работу, отвечал тот.

Трупы были втащены в избу, а для того, чтобы поджог был успешен, сломано было крыльцо, доски пошли на щепки и всё было готово.

– Поджигать, что ли? – спросил Осип.

– Валяй!

– Родные мои, пустите душу на покаяние! – послышался голос колдуньи.

– Где ты, говори?

– Я под печку от страха спряталась, – вопила им старуха.

– Ну, там и сиди! – крикнул каторжник, подпалил хибарку и заставил выход колдуньи крышкой от стола.

– Туда ей и дорога, чтобы не отсвечивала, да языка не было, – проворчал разбойник, выходя из избы.

А метель всё бушевала; она пропела «вечную память» всем жертвам, загубленным разбойниками. Душегубы скорыми шагами пробирались к городу, поминутно оглядываясь назад, чтобы полюбоваться заревом подожженного ими домика.

Не успели они добраться до начала слободки, как небо покрылось огненным румянцем, сквозь который сквозили нёсшияся низко снежные тучи.

Добравшись до города, разбойники остановились, и один из них сказал другому:

– Горит-то, Василий Васильевич, ловко!

– Да, ничего, стало светло и метель не заслоняет, – ответил тот.

На колокольне ближайшей церкви ударили в набат; некоторые из жителей появились на улице и в испуге глядели на зарево.

– Не знаете, где горит? – спрашивал один бородатый субъект, обращаясь к Осипу.

– Деревня какая-нибудь, – отвечал тот.

Любопытствующий остановился, сообразил и сказал:

– Колдунья вспыхнула, ну, и пёс с ней, – оборотился назад и скрылся в воротах одного домика.

Когда уже пожар окончился и зарево потухло, на встречу разбойникам попалась пожарная команда; верховой с фонарём в руках подскочил к ним и спросил:

– Ребята, где пожар?

– За городом был.

– А далеко, не знаете?

– Верстах в шести, – отвечал Осип.

– Назад, пожар за городом, – крикнул вестовой своим. Команда оборотила оглобли назад и была такова.

– Ловко мы их провели, улыбаясь, – заметил Осип.

– Хорошо сделали, поди там, пожалуй, и покойничкам бы сгореть не дали, – заключил Чуркин.

– Теперь куда же, атаман?

– К Степану Лукичу, он нас ждёт.

– Ещё бы, небось все глаза проглядел.

– За добычу нас считает, думает: вот дураки-то, сами ему в руки даются. Нет, любезный, ошибёшься, сам поплатишься.

– На счёт его как ты сообразить?

– Сядем с ним, да поедем на пожарище любоваться, кстати нам туда и путь лежит, кучером его посадим: правь, мол, да вожжи крепче держи.

– Понимаю, атаман.

– Ну, ещё бы не понять, ухмыляясь, – сказал разбойник, ускоряя свои шаги.

– Значит, ему дорогою-то и крышку придётся сделать: вались, мол, с козел-то, да не отсвечивай.

Чуркин не отвечал; он думал совсем о другом: на уме у него была Прасковья Максимовна. Он размышлял о том, как бы ему после операции над виночерпием усадить её к себе в саночки, да увезти с собою куда-нибудь подальше. «Ну, а как сорвётся, тогда что? – блеснуло у него в голове, – Да ничего», – ответил он сам себе, оглянулся на товарища и спросил у него:

– Так ли мы идем?

– Верно, я смотрю, – ответил Осип.

– Легко мы с тобой отделались от приятеля.

– Рука так подошла, не ожидали с ним встретиться, а пришлось, сам налетел. Вишь, пистолетом запасся, а у другого топор был.

– Наверняка хотели они нас убрать, да сами же и поплатились.

– Поглядел бы ты, какой капитал оставил нам Калистратыч?

– Порядочный, хватит нам надолго; теперь нам о казне думать нечего, вот поскорей бы до дому добраться, а там мы с тобой другую штуку выкинем; нечего нам в Решах пробавляться, – надоело.

– Да, и опасно. К приятелю-то твоему заглянем?

– Это к какому?

– К складчику в Тагильском заводе.

– Побываем, нельзя, надо навестить.

– А где остановимся?

– Ну, вот тебе ещё раз! Почём знать, там, где придётся.

– Не мимо ли Тагильского завода нам стегануть, в лесу лошадок можно будет покормить, а то начнут расспрашивать, как и что, почему водки долго не брали, как в деревне поживают.

– Пусть их расспрашивают, найдём что ответить. К складчику-то мы всё-таки побываем, нельзя мимо него проехать.

– А я знаю и зачем! – оскалив зубы, сказал Осип.

– Ну-ка, скажи, а я послушаю твоё мнение.

– Зазнобушку свою поглядеть, Степаниду, – брякнул каторжник.

– Тише, будет тебе горло-то драть, – заметил ему разбойник, подходя к знакомому уже им кабачку.




Глава 132.


Кабачок был заперт висячим замком, из чего Чуркин заключил, что содержатель его, Степан Лукич, был дома и поджидал их.

– Надо, брат, отправляться к нему на дом, – сказал он Осипу.

– Пойдём, надо же его успокоить, да и холодно стало, нужно маленько обогреться, вот теперь можно и водочки выпить, – ответил тот.

– Как бы нам с тобой не втюхаться? Погляди-ка на своё рыло, оно у тебя всё в крови.

– Утереться забыл, снежком разве умыться?

– Как ни мойся, а всего не сотрёшь, пожалуй; смотри-ка, и чуйка твоя замарана, – оглядывая кругом своего сподручного, говорил Чуркин.

– Пятна, что ли, на ней есть?

– Вся правая сторона в крови.

– Ну, как же быть-то?

– Я уж один зайду, а ты здесь постой, выведет он лошадей, тогда и вались в сани. Боюсь, и я не запачкался ли, посмотри!

– Нет, атаман, у тебя хорошо, крапинки даже не видать, – оглядев его, сказал Осип.

– Ну, так ты уж у ворот пока постой.

– Ладно, подкрепиться только хочется.

– Успеешь, авось жив будешь, – отворяя калитку ворот дома Степана Лукича, усовещивал своего друга разбойник.

Степан Лукич был ходок на все руки; он уже не раз судился за приём краденых вещей, сидел в тюрьме, по подозрению в разбое, но каждый раз ловко уворачивался от наказания. В кабачке его совершались разные преступления; если он замечал у кого деньги, то они тем или другим манером переходили в его руки; он не стеснялся, чтобы достать их, и убийством. Если бы в своё время догадались осмотреть подполье кабачка и его домика, то нашли бы там зарытыми в земле несколько загубленных им жертв. С судебными властями этот злодей ладить умел; он и полиции не трусил, да что она и поделает с ним? Так вот он, заметив у Чуркина туго набитый. деньгами бумажник, порешил и его труп вместе с Осиповым, приобщить к костям тех людей, которые были похоронены в подпольях.

Жена его была ему под стать; она при случае также не отказывалась помогать мужу в злодеяниях. Взял он её у мужичка одной подгородной слободки, который, в свою очередь, был жаден на добычу и тоже пускался на все тяжкие прегрешения. В течении нескольких лет Степан Лукич содержал тот кабачок и нажил разбоями, да плутовством не малую толику денег, но их не показывал, чтобы не навлечь на себя подозрения, а жил себе скромно, рассчитывая, что в будущем с его капиталом можно будет кое-что сделать.

Чуркин вошёл к ним в комнату в то самое время, когда супруги сидели за столом и пили чай; Степан Лукич, как бы обрадовавшись его прибытию, быстро поднялся из-за стола и с объятиями кинулся к нему на встречу. Чуркин притворился подгулявшим.

– А мы вас заждались, – приглашая гостя за чайный стол, сказала жена кабатчика.

– Простите, – приятели задержали; сами знаете, попадёшь в пьяную компанию не скоро от ней отвяжешься, отвечал тот.

– Ты, Татьяна Мироновна, чем бы зубы-то точить, водочки бы нам подала.

– С нашим удовольствием я бы попотчивала, да не знаю, как гостя-то звать.

– Андрей Тарасыч меня зовут. Ну-с, так вот я, маленько и подгулял, – приглаживая волосы, говорил разбойник.

– Денёк уж такой задался. А я без вас часок-другой отдохнул, а теперь хоть на всю ночь гулять готов.

– Вот и отлично, в компанию с вами и я пойду.

– Где же ваш товарищ?

– Сейчас придет он, тоже ловко засыпал.

– Кататься-то поедем?

– Пожалуй, куда угодно, – вошла дурь в голову, значить, гуляй во всю.

– Чайку чашечку прикажете?

– Нет, после; рюмочку водочки теперь пропустить – с нашим удовольствием могу.

– Татьяна Мироновна, скоро ли ты там? – кричал ей хозяин.

– Сейчас, – отвечала та из другой комнатки.

– Степан Лукич, не торопись, успеем, ночь-то наша, – сказал Чуркин и принялся лобызать его.

– Милый ты человек и больше ничего, – махнув рукой, отвечал кабатчик.

Водка была подана и налита в рюмки самой хозяйкой, казавшейся необыкновенно любезной. Она села рядком с. гостем и начала его допрашивать, женат ли он, имеет ли детей. Разбойник отвечал ей, что жениться он не намерен, ибо надевшему на себя такой хомут нельзя полюбезничать с другой женщиной.

– Почему же такое? Вот мой муж сам с другими хороводится и мне дозволяет; у нас это всегда ведётся запросто.

– Если я тебя поцелую, вот сейчас и нахмурится.

– Никогда, попробуй.

Чуркин поцеловал её.

Степан Лукич только улыбнулся.

– Видишь, он не сердится, вот и я тебя поцелую.

Чмокнулись. Лукич отвернулся.

– Я говорил, что ему это не понравятся. Налей-ка-сь нам по чарочке, обняв Татьяну Мироновну, сказал гость.

Налила.

– Ну и себе кстати.

– Да я не употребляю.

– Одну то за компанию можно. Степан Лукич, дозволь!

– Ну, куда ни шло, одну пропусти, Татьяна, – сказал Лукич.

– Что с вами делать, надо уважить.

Чокнулись и выпили.

– Вот и спасибо, всё-таки повеселили, нельзя ли по другой?

– Много будет, я женщина, вот вам можно; говорят, что бабам пить непристойно.

– Почему же такое?

– Потому, что баба во хмелю – дура, – заметил Лукич.

– Вот, назло же выпью, если на то пошло!

Ещё выпили.

Наконец вся эта компания наскучила Чуркину; и он обратился к Лукичу с вопросом:

– Ну, что ж, поедем, или нет, кататься?

– Поедем, ещё надо по рюмочке выпить.

– Извольте, я согласен.

Рюмки были опорожнены.

Степан Лукич взял фонарь и пошёл запрягать лошадей.

Между тем, пока они угощались Осипа цыганский пот пробрал; он сновал взад и вперёд около домика Лукича, поджидая, скоро ли его дежурству придёт конец.

По выходе из дому Лукича, Татьяна Мироновна сделалась ещё ласковее с гостем, дозволяя ему даже некоторые непристойности творить с ней. Между разговорами, она упрашивала его к себе на ночлег, но тот отклонял предложение тем, что ему невозможно: надо ночевать в гостинице, где его будут поджидать знакомые.

– Так, значить, ты меня не любишь? – сказала она, приглаживая кудри своего гостя.

– Люблю, но сейчас не могу.

– Тогда я сердиться буду.

– Ну, хорошо, мы помиримся, если три раза поцелуешь меня.

– С уговором, ночевать приходить?..

– Приду, только поцелуй.

Татьяна Мироновна его поцеловала. В этот момент в дверях появился Лукич и крикнул:

– Жена, на всё ведь и честь надо знать!

– Да, я, Степан Лукич, кажись, ничего такого…

– То-то ничего, смотри, а то кос не досчитаешься.

«Комедианты», – подумал Чуркин, поднимаясь из-за стола.

– Ну, что, лошадки-то, готовы? – спросил он.

– Пожалуйте садиться.

Разбойник поторопился одеться, поспешил на двор, выглянул за ворота и крикнул Осипу:

– Будь готов, едем.

Каторжник ввалился на двор и притворился, как шепнул ему атаман, охмелевшим.

– Ну, вот и хорошо, что подоспел, – заметив Осипа, сказал виночерпий, усаживаясь на козлы.

– Это, значит, и нам нужно вваливаться, – обращаясь к Лукичу, проговорил каторжник.

– Садитесь проворнее, вишь, лошади-то не стоят, Татьяна, отворяй ворота! – крикнул виночерпий жене, стоявшей на крыльце.

Та исполнила приказание, лошади выдвинулись на улицу, выровнялись и по крику своего хозяина: «Эй, вы, милые, грабят!» – ринулись как стрела вперёд.

– Каковы лошадки-то, атаман? – шепнул на ухо своему соседу каторжник.

– Лихие, лучше тех, которые достались нам от ребят Калистратыча, – ответил тот.

Промчавшись по нескольким улицам и переулкам, Лукич сдержал коней и, обратившись к седокам, спросил:

– Куда теперь прикажете?

– Все равно, куда хотите.

– К мамзелям, что ли?

– К ним опосля можно, в трактир бы заехать надо, подбодриться малость.

– Можно, – подбирая вожжи, гаркнул виночерпий, и через несколько минут парочка остановилась у заведения ресторации.

– Что ж здесь делать будем?

– Лиссабончику по стаканчику царапнем и опять в дорогу, – ответил Лукич, слезая с козёл.

– Лошадок-то одних нельзя оставлять, – сказал Чуркин, – товарищ мой их покараулит.

– Ну, пусть его посидит, – отвечал Лукич.

Пошли в трактир, спросили бутылочку Елисеевского лиссабончику, выпили по стаканчику и велели вынести квасной стакан водки Осипу, которого Чуркин называл Спиридоном.

– Не слыхали ли, купцы, где пожар был, в набат сейчас били? – спросил буфетчик.

– Нет, не знаем, – отвечали те.

– Зарево большое было, – добавил тот.

– В ресторацию забрёл какой-то обыватель и рассказал где случился пожар.

– Не побывать ли и нам туда? Поглядим, что сгорело, – предложил Чуркин.

– Долетим, долго ли нам? Рукой подать.

– А знаешь ли дорогу туда?

– Вот тебе и раз, здешнему жителю, да не знать. Разопьём бутылочку и марш, – наливая в стаканы жидкость, ораторствовал кабатчик и вместо того, чтобы выпить свою долю, ловко выплеснул её на пол.

Чуркин заметил это, но не подал никакого вида.

Разбойник хотел заплатить за выпитое и уже вынул из кармана свой бумажник, но Лукич предупредил его и сказал:

– Ваша очередь впереди.

– Хорошо, в долгу не останусь.

Сели в саночки и покатили. Отъехав недалеко, Лукич осадил лошадей и предложил:

– К «мамошкам» не заглянуть ли?

– Где они живут?

– Да вот, здесь, неподалёку.

– Сади, всё равно гулять-то.

– Стой, батальон, пуговицу нашли, – произнёс хозяин, останавливая лошадок перед невзрачным домиком с освещёнными окнами.

– Пожалуйте, готово-с.

– Вот что, Лукич, если там есть кто из мужчин, я не пойду, – сказал ему Чуркин.

– Это почему такое?

– Неловко мне, не на таком счёту в коммерции состою: знаешь, увидит кто из знакомых, сейчас подрыв в доверии: кутит, мол, ну и шабаш, – вместо рубля, в долг на гривну не дадут.

Лукич согласился с такими доводами, слез с козёл, поглядел в окно и крикнул:

– Никого нет здесь, просторно, не откажитесь заглянуть.

Волей-неволей разбойник оставил сани, приказав Осипу зорко поглядывать в окна, как бы Лукич его на удочку не поймал, и вошёл с виночерпием в хижину. Каторжник подвинул лошадей к самым окнам, и ему стало видно, что там происходит.

Лукичу обитательницы дома все оказались знакомыми; он был среди их как близкий человек, усадил своего товарища за столик на диван и потребовал портеру, рассчитывая, что спутник его скорее от него охмелеет. Но не тут-то было: Чуркин не опростоволосился и вместо того, чтобы пить самому, угощал других. Лукич видел эти и старался споить Чуркина.

– Пить, так пить вместе, – сказал ему разбойник.

– Я не отказываюсь. Подать ещё две бутылки.

Подали.

– Не попотчивать ли дядю Спиридона?

– Отчего же, выпить он не откажется.

Приказание было исполнено. Осип вместо одного стакана попросил другой, желание его удовлетворили.

– Ну, вот, спасибо, теперь согрелся, – пробормотал каторжник, не спуская глаз с окон домика.

Более часу оставался Лукич с Чуркиным в вертепе, желая не тем, так другим задержать туповатого разбойника, но дело не выходило. С какой-то досадой спросил он:

– Сколько с нас следует?

– Четвертная бумажка только, – отвечали ему.

– Получите, – выкидывая кредитку, сказал он, взял Чуркина под руку и вышел с ним из дому.

– Кажись, потеплело и метелица поунялась, – качаясь из стороны в сторону, ворчал Чуркин.

– Может быть. С пожара опять сюда заглянем? – выразился Лукич.

– А что мы здесь забыли?

– За тобой угощение осталось.

– Верно, пожалуй, завернём, – усаживаясь в сани, ответил Чуркин.

Лукич, в свою очередь, хотя был и трезв, а казался под хмельком. Чуркин только ухмылялся на его хитрости.

– Милые, действуй! – тряхнув вожжами, вскрикнул кабатчик и вскоре выехал в поле, за ту слободку, из которой только вернулись с работы его седоки.




Глава 133.


Лихо ехал на своих конях содержатель кабачка Лукич, не зная того, какая беда висела над его головою. Седоки его, важно развалясь в саночках, о чем-то перешёптывались. Каторжник приготовил уже свой кистень, чтобы сразу порешить с виночерпием и отправить его к праотцам на свидание.

– Кистень-то ты подальше положи, он теперь не нужен, – шепнул каторжнику его сосед.

– Разве сам думаешь уходить его? – вопросил тот.

– Ну, да, сам.

В рту минуту Лукич уже миновал городскую слободку, выехал в поле, тряхнул вожжами, и кони ещё быстрее понеслись вперёд.

– Куда же ты нас везёшь? – как бы ничего не зная, крикнул ему разбойник.

– На пожарище, вонь видите, головни его ещё тлеют, – ответил он.

– Видим, видим, вали во всю.

– Эх вы, голубчики, не осрамите хозяина, выручите! – кричал он, поворачивая лошадей с дороги в сторону, где тлелись остатки домика ворожеи.

– А знаете, кто в этом домике жил? – останавливая коней, сказал Лукич.

– Нет, а что? – проговорил Осип.

– Не с тобой говорят, ты уж сиди, – обратился он к нему.

– На то у меня и язык, чтобы говорить, – огрызнулся каторжник.

– Я вот купцу говорю, а не тебе.

– Кто же тут жил? – переспросил Чуркин, толкая в бок Осипа, чтобы тот молчал.

– Колдунья, вот кто, её весь город знал.

– Вишь ты, колдунья, а сгорела.

– Поджёг кто-нибудь.

– Может быть.

Около пепла сгоревшей избушки не было ни души;, от постройки осталась в целости только одна печка с торчавшей над нею трубою. Лукич слез с козёл, вышел и Чуркин. Осип последовал за ними, завернув вожжи за оглоблю, чтобы лошади не ушли.

– При лошадях бы побыл, куда тебя, рыжего, несёт? – заметил Лукич каторжнику.

– Ну, ладно, не уйдут, целы будут.

– Какой он у тебя озорник! – обращаясь к Чуркину, сказал виночерпий.

– Такой уж уродился, учить его поздно.

– Начистоту выпалило, вот так ловко! – подходя к печке, высказался Лукич.

– Да, домика как и не бывало. Осип, взгляни-ка, нет ли кого под печкой! – сказал Чуркин.

– Охота мне, пусть целовальник поглядит, он очень боек, – ответил каторжник.

– Ах ты урод, смеешь ты мне это говорить? – закричал на него Лукич.

– Тебе что приказывают, то и делай.

– Молчать! животное!

– Атаман, время терять нечего, надо с ним кончать, – выпуская из рукава кистень, зарычал Осип и хотел нанести ему удар.

– Стой, не трогай! Волоки его под печку, пусть его там вместе с колдуньей погреется, распорядился Чуркин, приготовившийся на всякий случай на помощь своему товарищу.

Каторжник как тигр бросился на свою добычу, схватил Лукича за горло с такою силою, что тот захрипел.

– Тащи его под печку, тебе говорят! – кричал разбойник.

– Успеем, тулуп у него хорош, сними-ка его, он мне пригодится, а на него мою чуйку накинь.

Чуркин развязал кушак Лукичу, снял с него нагольный тулуп, бросил в сторону и сказал:

– Так его оставлять нельзя, убить жаль, парень-то он хлебосольный.

– Как же с ним быть?

– Связать надо, да и упрятать под печку, выживет – его счастье, а нет, так чёрту баран; вот верёвочки где бы взять?

– В санях погляди, а то вот мой кушак, да пояс возьми, сгодятся, а его кушак не трогай, он новенький, я сам им подпояшусь.

Чуркин принялся за работу. Осип, не выпуская из рук Лукича, крепко держал его за горло, чтобы он не вскрикнул, затем повалил его на землю, разбойник связал его по рукам и ногам, и помог каторжнику впихнуть под печку, куда тот едва вошёл.

– Как крикнешь, так я тебе и капут задам! – дьявол ты этакий, нас хотел убрать, а сам попался, – ворчал Осип, подымаясь на ноги. – Как бы он, атаман, не выполз оттуда, надо бы чем-нибудь заложить отверстие, – добавил он.

– Клади оставшиеся головни, вишь их сколько.

– Кирпичами бы заложить, прочнее будет, упёршись плечом в уцелевшую трубу печки, говорил Осип, поднатужился и труба рухнула.

Кирпичи были употреблены в дело, отверстие из-под печки было напрочь заложено душегубами.

По окончании такой работы, они ввалились в сани. Осип, одетый в тулуп содержателя кабачка, уселся на козлы и спросил у Чуркина.

– Куда, атаман, ехать-то, на Тагил, что ли?

– Постой, дай подумать.

– Чего думать, пора, небось, ехать?

– Успеем, до света ещё далече, небось, полуночи ещё нет: поворачивай в город, хочу захватить с собою Прасковью Максимовну, с ней ехать веселее будет.

– Гляди, атаман, как бы на рожон не налететь, отделались благополучно и поедем, из-за бабы нечего останавливаться.

– Поезжай, если говорю; знаю, небось, что делаю, не враг я себе.

Каторжник как бы нехотя поворотил лошадей и поехал в город.


* * *

Метель все ещё не унималась, а становилась всё сильнее; город уже спал спокойным сном, изредка кое-где в домах виден был огонек; на улицах никого не появлялось, даже собаки, и те не показывались. Через несколько минут Осип остановил лошадей перед домиком Прасковьи Максимовны; оконные ставни были закрыты. Чуркин подошёл к одной из них, отворил её, огня в комнатах не было; он легонько постучался в стекло, но ответа не последовало. Наконец, после усиленного стука, показался огонёк, а, затем в зале появилась и хозяйка дома, взглянула в окно и, увидав знакомого ей человека, дала знак ему рукою, чтобы обождал за воротами.

«Ну, если её возлюбленный находится при ней, тогда, пожалуй, ничего и не поделаешь», – думал разбойник, похаживая около калитки.

– Скоро-ты, атаман, или нет? – слышался голос каторжника.

– Сейчас, ты уж молчи, пожалуйста, – был ему ответ.

Осип что-то пробормотал.

Прошло несколько минут. Калитка отворилась. Прасковья Максимовна кинулась в объятия разбойника и тихо прошептала:

– Не вовремя ты пришёл, мой-то здесь, нельзя мне с тобой побеседовать.

– Что он делает?

– Спит, выпивши притащился, – горе у него: денег. много в гостинице украли.

– Не врёт ли он, в карты не проиграл ли?

– Нет, божится, что пропали.

– А я за тобой, кататься поедем?

– Нельзя мне отлучиться, вдруг спохватится – тогда что? Беда мне.

– Мы не на долго, на полчасика только, нарочно для тебя, моя краличка, лошадок купил, погляди, какие кони-то, точно огонь, – целуя Прасковью Максимовну, говорил Чуркин.

– Боюсь, как бы он не узнал, – подумав немного, сказала красавица, поправляя накинутую на плечи меховую шубку.

– Почём он узнает? Я ведь ему не скажу, соберись наскоро и поедем.

– Жаль мне и тебя-то, не знаю, что и делать.

– Если любишь, так поедем, а если нет, так и знать буду.

– Ну, так и быть, поедем; проснётся если, да хватится меня, скажу, к родным ходила.

– Умница ты моя дорогая, выходи поскорей, я тебя здесь подожду, – поцеловав её ещё раз, ласково сказал разбойник и выпустил из рук красавицу.

– Василий Васильевич, скоро ли? Смотри, кажись, кто-то по улице идёт, – желая поторопить своего атамана, произнёс Осип.

– Что ты врёшь, где тебе кажется?

– А вон там, впереди, гляди-ка-сь, – врал ему каторжник.

Чуркин, уставив глаза вдоль улицы и, не замечая на ней никого, оставил каторжника без ответа.

Не более, как через четверть часа, вышла из ворот Прасковья Максимовна; разбойник подхватил её на руки, усадил её в саночки и крикнул Осипу:

– Пошёл, куда знаешь!

Тот уже давно подобрал вожжи, тряхнул ими, и кони помчались на известную дорожку, идущую на Тагильский завод.

– Куда же мы едем? освобождаясь из объятий разбойника, спрашивала красавица, когда они были в известной слободке.

– В поле, моя милая, где только один ветер будет нашим попутчиком.

– Господи, в такую-то метель ты меня в поле завезёшь, я ведь озябну.

– Пригрею тебя, моя милая, прижму тебя ближе к сердцу и всё тут, – ответил ей Чуркин и крикнул Осипу: – Ну, поживей!

Каторжник и рад был тому, но сильная метель и местами занесённая дорога не давали коням бежать полной рысью: то одна лошадка, то другая вязла в сугробах. Поравнявшись с местом, где стоял сгоревший домик колдуньи, каторжник поглядел туда, тряхнул головою и сказал сам себе:

– Эх, теперь бы под дугу колокольчик, важно бы было. Хозяин, слышишь или нет, что я говорю? – поворотившись к Чуркину, добавил он.

Но тот слился поцелуем с Прасковьей Максимовной и не слыхал, что говорил его товарищ.


* * *

Татьяна Мироновна, жена содержателя кабачка, проводив своего мужа с гостями, раз считывала на скорое их возвращение и стала, приготовляться к их встрече. Она уговорилась со своим мужем, чтобы ночлежников уложить не вместе, а порознь для того, чтобы легче было с ними расправиться; для Осипа она приготовила постель в кухне, а для Чуркина в зале, рядом со своей спальней. Острый топор она положила к себе под подушки и была уверена, что капитал мнимого купца к утру следующего дня перейдёт к ним в руки.

Но на простых обыкновенных часах, висевших на стене, кукушка прокуковала полночь, которую прокричали и петухи, а Лукича с гостями всё ещё не было. «Куда бы это им подеваться?» – подумала жена виночерпия и прилегла на постель. Сон бежал от неё, не спалось ей как-то. Прошёл ещё час, другой, но ожидания были напрасны; послышался звон к утрени; она встала с постели, прошлась по комнате и сказала сама себе: «Должно быть, муженёк напоил их, завёз куда-нибудь на речку и там утопил их в проруби». С этой мыслью она прилегла и уснула.


* * *

С рассветом дня, на пепелище домика колдуньи явилась полиция для составления протокола, обошла кругом пожарище, на половину занесённое уже снегом, и хотела было удалиться, но один из числа её членов, находясь близ уцелевшей печки, услыхал чьи-то стоны, прислушался, – стоны повторились.

– Стойте, здесь есть где-то живое существо! – крикнул он своим товарищам.

– Из чего это ты заключаешь? – спросили у него.

С удивлением взглянули они друг на друга и начали прислушиваться; стоны не прекращались, и один из городовых заявил надзирателю.

– Ваше благородие, кажись, кто-то под печкой есть, не прикажете ли осмотреть?

– Взгляните, кто это туда попал. Кузьмин, помоги ему! – крикнул надзиратель другому солдатику.

Служивые живо откинули от печки кирпичи и оставшиеся от пожара головни. Тогда человеческие стоны сделались сильнее.

– Ну, что? – спросил надзиратель.

– Кто-то стонет, да не вылезает, – ответили ему городовые.

– Тащите его из-под печки!

Городовые сунулись туда и ощупали там связанные ноги, о чем и доложили начальству.

– Волоки, сказано, нечего тут разговаривать, – подтвердил надзиратель, подойдя к солдатикам.

Выволокли наконец и от удивления опустили руки: человек оказался одному из городовых знакомым; он объяснил надзирателю, откуда и кто был страдалец.

– Как ты сюда попал? – спросили у виночерпия.

Тот как пласт лежал на снегу, ничего не отвечал, а только стонал. Ему дали опамятоваться; нашли под печкой и окровавленную чуйку каторжника, оглядели её; надзиратель пожал плечами, уставив глаза на Лукича, и впал в глубокое раздумье об этом таинственном приключении.

Прошло четверть часа. Лукич открыл глаза, обозрел перед ним стоявших, тяжело вздохнул и тихо проговорил:

– Братцы, где я?

– В поле, на пепелище домика колдуньи лежишь. Как ты сюда попал?

– Не помню, горло у меня стиснуто.

Полицейский осмотрел горло и нашёл на нем синяки, на которых отпечатались несколько пальцев.

– Кто тебя сюда упрятал?

– Разбойники лошадей у меня отбили и угнали.

– Какие разбойники?

– Я и сам их не знаю, поглядите, там ещё человек лежит.

– Где такое?

Лукич показал рукою на печку, опять закрыл глаза и застонал.

– Ну-ка, ребята, пошарьте ещё под печкой.

В самом заду небольшого пространства, имевшегося под печью, городовые ощупали труп и выволокли его. Это был остов небольшого роста старухи, в котором все признали колдунью; она, как можно было догадаться по ужасным конвульсиям лица, задохнулась от дыма.

– Здесь совершилось что-то ужасное, – заметил его благородие, сделал несколько шагов в сторону, наступил на что-то твёрдое и начал отгребать с предмета ногами снежок.

– Ваше благородие, позвольте, я очищу, – кинувшись к офицеру, сказал городовой.

– Погляди, не имущество ли какое валяется? Надо его сберечь.

– Глядите, не то человек сгоревший, не то скотина какая, – произнёс служивый.

– А вот и другой рядком лежит, – сказал товарищ служивого.

– Вот так происшествие, такого во всей моей служебной практике подобно ещё не было, – утирая платочком выступивший на лбу пот, заметил его благородие.

– Что же нам теперь прикажете делать? – обратились к своему начальнику городовые.

– Бегите кто-нибудь из вас к начальнику полиции и пригласите его сюда: «Так и так, мол, ваше благородие»… Ну понимаешь, как нужно доложить?

– Понимаю, ваше высокоблагородие, – отвечал тот и побежал.

И в городе Ирбите, как гласит народное предание в рассказах о разбойнике Чуркине, произошел великий переполох…




Глава 134.


Через некоторое время на место приключения явился сам начальник полиции с целой ватагой своих подчиненных. Надзиратель встретил его, держа руку под козырёк. Мрачный, суровый, как и всегда в выдающихся преступлениях, его высокородие, в нахлобученной на глаза фуражке с красным околышем, как бы нехотя вылез из саней и спросил у своего подчиненного:

– Что тут у вас случилось?

– Ужасное преступление открыто: три мёртвых трупа мною найдено.

– Что такое?

– Три трупа найдено на пожарище.

– Вы, кажется, сказали – «мертвых»?

– Так точно.

– Да разве трупы живые бывают?

– Виноват, ваше высокоблагородие, обмолвился, уж дело-то очень серьёзное.

– Покажите, где эти покойники?

Надзиратель повёл его на место пожарища и показал два обгорелых остова.

– А третий где?

– Здесь, вон, около печки.

– Вижу, а это кто валяется? – показывая рукою на виночерпия, спросил начальник.

– Здешний мещанин Степан Лукин, кабачок он в городе ещё содержит, мы его связанного из-под печки вытащили.

– Как он туда попал?

– Говорит, разбойники туда его упрятали и лошадей его угнали.

– Какие разбойники, откуда они взялись?

– Не могу знать, ваше высокоблагородие, у Лукина надо спросить, а он теперь без языка лежит.

– Да разве он у него отрезан?

– Нет, в целости находится, только говорить не может.

– За доктором посылали?

– Нет ещё, мы вашего распоряжения дожидались.

– Сейчас же гоните за ним, да следственного пригласите, – заревело начальство и, подойдя к Лукичу, поворотило его ногою и отвернулось.

Городовые были откомандированы по приказанию его высокоблагородия, который, прохаживаясь по пепелищу, увидал валявшийся топор и закричал, подпихивая его своей ногою:

– Это ещё что такое?

– Топор, ваше высокоблагородие, – ответили подскочившие городовые.

– Положить его к сторонке.

Неподалеку от того места, трое городовых, один за другим, поднимали что-то со снега, бросали обратно и переговаривались между собою:

– Сказать, что ли, ведь это пистолет?

– Не нужно, опять заорёт, – отвечали другие, показывая носами на начальство.

– Что вы там собрались? – послышался голос его высокоблагородия.

– Пистолет валяется, – струсил один из служивых.

– Подать его сюда!

Подали. Начальник осмотрел его, подул в дуло и сказал:

– Кажись, заряжён. Ну-ка-сь, попробуй! – подавая оружие надзирателю, прибавил он.

– Выстрелить прикажите?

– Ну, да! два раза, что ли, повторять мне?

Тот взвёл курок, прижал его; выстрела не последовало.

– Брось его к топору.

– Слушаю, ваше высокоблагородие. Прикажите составить об этом протокол.

– Необходимо, и обо всем вечером донести мне, – направляясь к своим саночкам, сказало начальство.

– С умирающим что прикажете делать?

– Приедет доктор и распорядится.

– Не прикажите ли его на квартиру отправить, там всё ж-таки ему скорее пособие подадут. У него свой дом, ваше высокоблагородие, и жена, доложил городовой.

– Молчать, когда тебя не спрашивают, – прикрикнул на него сердитый начальник и уехал.

– Ну, слава Тебе, Господи, унесло, – прошептал надзиратель и закурил папироску.

Городовые вздохнули свободно, переглянулись между собою и один из них перекрестился и сказал:

– Службу всю царскую прослужил, под турку сражаться ходил, а такого зверя не видал.

– Да и не увидишь, – добавил другой. – Он, говорят, на каторжных работах в надзирателях служил и оттуда в отставку вышел.

– Не годился, значит, строг больно.

– Так оно вот и выходит, – дал заключение городовой, лицо которого было украшено длинными седыми бакенбардами.

Между тем к месту происшествия из города валил народ; пока его высокоблагородие не уезжал, все стояли на довольно почтительном от пепелища расстоянии, а затем все сгруппировались на месте несчастья. Между любопытными находились люди всякого возраста и пола и, конечно, поднялись вздохи и аханье, но что совершилось и как – никто понять не мог. Надзиратель предполагал, что у колдуньи сошлись какие-нибудь соперники относительно женского пола подрались, и вот произошла свалка; старушки же уверяли, что во всем играла роль нечистая сила, и при виде трупа самой колдуньи ещё больше в этом уверялись и вели такие речи:

– Неужели, матушка ты моя, её теперича на нашем христианском кладбище похоронят?

– Как можно! Здесь, смотри, и зароют, – отвечала другая.

– Небось, осиновый кол вобьют?

– Вобьют, а то ведь, пожалуй, по городу начнёт ходить, да пугать всех.

– От колдуньи станется, – ввязался в разговор какой-то мещанин, в дублёном полушубке, продвигаясь к трупам.

– Куда лезешь-то? Вишь, прёт, точно на, базаре, – крикнул на него полицейский.

– А ты, Петрович, не ори, покойникам мешать не будем, вот я гривенничек на их погребение жертвую, кидая два пятака к ногам убитых, – сказал тот.

Примеру его последовали другие из глазеющих, и в короткое время набросали на помин погибших несколько рублей.

Но вот приехал доктор; он быстро направился к надзирателю, разузнал, в чём дело, осмотрел Лукича и на своих же лошадях приказал городовому отвезти его домой.

– Как вы полагаете, доктор, будет он жив? – показывая на больного, спросил надзиратель.

– Вас разве это интересует?

– Даже очень: он один только и есть свидетель тому, что здесь происходило.

– Может быть и встанет, но очень опасен, – подходя к обгорелым трупам, ответил эскулап.

– Убиты они, или нет? – полюбопытствовал у доктора полицейский.

– А вот сейчас поглядим. Ну-те-ка, покажите мне их головы? – сказал служивым врач.

Те открыли их.

– У-у, как у этого, маленького-то, башка разворочена, весь череп на мелкие кусочки раскроен, – проговорил доктор.

– Должно быть топором, – прибавил надзиратель.

– Конечно, не пальцем, – оглядывая другой труп, добавил доктор.

– Вы всё шутите!

– Какие тут шутки, видите, и у этого тоже самое, – говорил врач, покачивая своей седой головою.

Вскоре приехал и следственный, переговорил с надзирателем и доктором, записал себе что-то в памятную книжечку и уехал вместе с доктором, приказав надзирателю отвезти трупы в полицию.

Послали за лошадью; народ обступил покойников.

– Брось, дядя Фёдор, копеечку, – говорил молодой парень пожилому прасолу, указывая на трупы.

– Колдунье то? Зачем её баловать, у ней есть приятели, похоронят и без нас, – отвечал тот.

– Какие же это приятели?

– А с рожками-то, небось, знаешь?

– Где ж нам знать, мы люди молодые, а вы постарше, давно с ними, небось, познакомились.

Дядя Фёдор обиделся на такие слова, плюнул и пошёл прочь.

– Тысячи имеет, а один только пятачок за упокой убиенных пожертвовал, – бормотала старушка, поглядывая вслед дяде Фёдору.

– Эх, бабушка, богачи-то ноне скупее нас живут: взять сколько хочешь не откажутся, а дать копейку – призадумаются, – ввязался в разговор какой-то бородатый мещанин.

– Куда ему копить то? На тот свет ничего с собой не возьмёт, все тут останется.

– Думает два века прожить, скряга этакий, – сказала старушка и заковыляла к городу.

Через час на месте пожарища никого не осталось; трупы были увезены, и над пепелищем носились только одни вороны, да галки с коршунами.


* * *

Прошло два дня, а город все ещё не переставал судить и рядить об ужасном приключении в сгоревшем домике колдуньи; полиция усиленно добивалась до сути преступления, а между тем виновники этой катастрофы были уже далеко и успели скрыть за собою след.

Домик содержателя кабачка ежедневно посещался полицией, родными больного и знакомыми; доктор бывал у него по три и по четыре раза в сутки и всех уверял, что больному лучше и что он скоро выздоровеет. Действительно, больной поправился и на третий день встал на ноги. Полицейские кинулись к нему с допросами и узнали всю суть с ним приключившегося.

– Кто же были злодеи такие? – допытывались они у виночерпия.

– Один чёрный, купцом назывался, а другой его работником.

– Вы помните, какие они из себя были?

– Помню, – отвечал тот и рассказал все приметы злодеев.

Полицейские переговорили между собою и вывели заключение, что разбойники были те самые люди, которые совершили у Гаврилы Иваныча кражу денег в гостинице, и не ошиблись.

– Где вы с ними познакомились?

– Ко мне в кабачок зашли, насчёт квартирки начали справляться, а потом я их к себе в дом пригласил, как путных, запряг своих лошадок и поехал с ними кататься, вот они меня и укатали… и лошадок отбили.

Спрашивать было больше нечего; полицейские простились с виночерпием и составили доклад, который вручили своему начальству, а оно приняло ещё более строгие меры к отысканию убийц, но было уже поздно.

Содержатель кабачка снова свалился в постель; все старания доктора облегчить страдания своего пациента были безуспешны. У больного пошла горлом кровь, и он скончался.

На похороны его собралось много народу, одни из горожан жалели его, а другие говорили:

– Ну, туда ему и дорога, худая трава из поля вон.

– Оно и правда, нехороший был человек, грехов за ним много осталось. Слухи недобрые о нем ходили, – протянула какая-то женщина в душегрейке.

– Знамо, ходили, да не попадался он, отвёртывался, да деньгами отделывался, – заметил рядом стоявший с ней мужчина.


* * *

Чуркин с Осипом сделали в ночь своего побега из Ирбита около пятидесяти вёрст, остановились покормить лошадей в селении на постоялом дворе и заняли отдельную комнату. Прасковья Максимовна до того перезябла, что не могла никак согреться; разбойник ухаживал за ней, как за малым ребенком; уложил её в постель, а для того, чтобы дать ей согреться, достал сушёной малины, заварил её, но красавица пить её отказалась; с ней сделался бред, и она впала в забытьё.

Глядя на больную, Осип стоял у её кроватки, заложив руки за спину, нахмурив брови; ни капли жалости к ней не было у него; он только досадовал на то, что она не кстати навязалась на шею его атамана и может наделать им много хлопот.

– Что, брат, дело-то не хвали: захворала она не на шутку, – сказал разбойник, укутывая свою возлюбленную тулупом.

– Сама виновата, насильно, что ли, её тащили? – проревел каторжник, – Связала только нас с тобой.

– Чем же она тебе помешала?

– А тем, что, по её милости, нас погоня, пожалуй, настигнет, из-за неё и мы пропадай. Вот теперь дня на два и задержит.

– Не тужи, скорее уедем.

– Так и надо, атаман, оставим её здесь, пусть выздоравливает и едет назад, не один ты у неё, – другой есть, а ты себе этого добра найдёшь.

– Как уехать-то, пожалуй, скажут и её берите.

– Уедем и никто не узнает, с вечера только рассчитаться с дворником надо, а там уж ищи, свищи нас.

– Ну, ладно, так и сделаем. В самом деле, могут ведь и догнать нас, кабатчик всё расскажет.

– Сам ты тому виноват, зачем оставил его живым? Очень уж ты стал милостив, под кистень бы его и языка бы не было.

– Будет точить меня, ступай, лошадей погляди.

Осип молча вышел из комнаты.

Разбойник присел на кроватку больной; с участием и прискорбием глядел он на метавшуюся по постели красавицу; жаль ему стало её; больная изредка открывала глаза и бессознательно подолгу глядела на разбойника, отвечая на его ласки бессвязными словами. «Помешалась она», – подумал разбойник, склонил свою кудрявую голову и задумался.

Вошёл каторжник и, увидав атамана скучающим, сказал ему:

– Охота тебе, Василий Васильевич, печалиться, что она тебе сродственница какая, что ли? Так ведь, заблудшая, стоит об ней скучать? Эка невидаль!

Разбойник поднял голову, тряхнул кудрями и отвечал:

– Не родная она мне, а очень уж баба душевная, вот что, потому и жалею её.

– Жалеть можно, а так убиваться не след: ты уж не парень молодой, видывал, небось, и не таких краль. Об ней заботишься, а о себе забыл. Накроют нас здесь, тогда и свищи в кулак-то, оберут капитал, да в тюрьму в кандалах и запрячут, поди там и вывёртывайся, – представлял свои доводы каторжник.

«Правду он говорит», – подумал Чуркин и, поразмыслив малость, спросил у него:

– А что, лошади отдохнули?

– Как не отдохнуть, почитай целый день стоят.

– Ступай, запрягай их.

– Ладно; а ты покамест с дворником разочтись, – проворчал Осип и вышел.

– Пошли ко мне хозяина! – крикнул ему вслед разбойник.

Осип отыскал содержателя постоялого двора, передал ему, чтобы он шёл к купцу, а сам принялся запрягать лошадей.

– Что нужно, купец? – спросил дворник, входя в комнату постояльца.

– У вас в селе есть доктор или другой кто?

– Есть фельдшер, тебе на что он?

– Да вот моя жена захворала, простудилась, знать; надуло ей под загривок-то, вот и валяется.

– Что ж, пожалуй, за лекарем мы пошлём.

– Я сам хотел у него побывать, да попросить его мою жёнку полечить: далеко он живет?

– Там, на выезде, отсюда не близко.

– Дорого берёт за лечение?

– Кто что может, то и даёт.

– Вот что, друг любезный, разменяй мне четвертную бумажку, а то таких денег нет, – вынимая из кошелька четвертной билет, сказал разбойник.

– Не знаю, наберу ли.

– Кстати получи с меня, что следует.

– Ну, ладно, давай, – получая кредитку, сказал дворник и вышел.

– Ну, Прасковья Максимовна, прощай, не поминай меня лихом, ты для меня всем пожертвовала, а я не могу тебе пособить, такая уж моя доля горькая, говорил разбойник, стоя у кровати страдалицы.

Дворник принёс сдачу. Чуркин попросил его посадить около больной какую-либо женщину, что тот и обещал.

Каторжник прислал мужичка сказать, что лошади готовы, и разбойник вышел из комнаты вместе с дворником.

– Вы уж, купец, там не долго прохлаждайтесь-то, работница у меня одна, ей некогда быть долго около твоей жены.

– Мы живо вернемся, ответил тот и очутился на дворе.

– Поживей, атаман, садись, смеркаться уж начинает, – шепотом говорил Осип, боясь, чтобы Чуркин не воротился назад.

Через несколько минут их уже не было на дворе.




Глава 135.


Дворник прислал к больной женщине кухарку, которая, войдя в комнату, перекрестилась и тихонько придвинулась к кроватке Прасковьи Максимовны, оглядела страдалицу и, покачав годовой, подумала: «Эх, как захворала то, сердечная». Больная продолжала метаться в жару и шептала какие-то бессвязные слова.

Судя по одежде несчастной красавицы, кухарка заключила, что она принадлежала к богатому семейству и, не долго думая, начала осматривать карманы надетого на больной платья, но, к прискорбию своему, кроме одной записочки, не нашла в них ничего, и грамотку эту положила туда, откуда её взяла.

Прошло более часа после отъезда постояльца, отправившегося отыскивать фельдшера, но не возвращавшегося. Дворник поминутно поглядывал в окно, поджидая его, наконец, видя, что постоялец не едет, пошёл в комнату больной и сказал кухарке:

– Марфа, ступай в избу и накрывай на стол, извозчики приехали, а я пока здесь побуду.

Кухарка молча вышла. Дворник сел у окна и снова начал глядеть на улицу. Прошло ещё два часа, а постояльца не было; с больной делалось всё хуже и хуже: бред усиливался и содержателю постоялого двора сделалось даже жутко. «Ну что, если она умрёт? Хлопот больших мне наделает», – мыслил он, глядя на больную.

– Клим Потапыч, чего ты здесь сидишь? Ступай, там овса требуют, – сказала вошедшая пожилых лет худощавая женщина, жена дворника, обращаясь к нему.

– Оставить нельзя: того гляди, что с постели грохнется; видишь, как она кидается, – ответил он.

– Больно ты уж к чужим бабам жалостлив, а вот, когда я захвораю, тогда ко мне и не подойдёшь, – пеняла она ему.

– Ты свой человек, за тобой всегда уход есть, а это чужая, просили за ней поглядеть.

– Кто просил-то?

– Постоялец, купец, надо быть, он за фельдшером уехал.

– Ну, и сиди, дожидайся его, а своё дело упускай. Ступай, говорю, отпусти мужикам овса и сена.

– А ты здесь пока побудь?

– Ладно, ступай, нечего чесаться-то.

Клим Потапыч отправился; через пять минут следом за ним вышла и дворничиха, не пожелавшая оставаться при незнакомой ей страдалице.

Тёмная непроглядная ночь царила в слободке; поднялась, непогода; ветер, как зверь, силился ворваться в окна комнатки умирающей Прасковьи Максимовны, на лице которой уже виднелись признаки смерти; глаза её были закрыты, губы посинели, а через несколько минут с ней. начались предсмертные конвульсии.

Управившись с отпуском постояльцам овса и сена, Клим Потапыч вошёл в комнатку Прасковьи Максимовны и, к ужасу своему, нашёл красавицу лежащей около кроватки, лицом к полу. Выбранив заочно свою супругу за то, что она не послушалась его и оставила больную без присмотра, он нагнулся и начал подымать Прасковью Максимовну, чтобы уложить её на постель, но, коснувшись её рук, нашёл их холодными.

– Батюшки! никак она умерла! – возопил он, опустив свою ношу на пол и принялся ощупывать руками её голову и лицо. – Да, умерла! Что ж мне теперь делать? – проговорил он и вышел из комнаты, чтобы известить своих о случившемся несчастье.

Жена дворника ахнула от такой неожиданности и принялась бранить Клима Потапыча за таких постояльцев; в ней присоединилась ещё какая-то родственница старуха, и пошла у них перепалка, да такая, что все остановившиеся на ночлег извозчики были не мало удивлены этой баталией и руганью, которой и сами они ещё не придумывали. Клим Потапыч, наконец, устав браниться, стал отплёвываться, послал работника за урядником, живущим в том же селении, и присел к извозчикам, только что приехавшим из Тагильского завода к нему на ночлег.

– Странница, что ли, какая умерла у тебя? – спросил у Клима Потапыча один из ночлежников.

– Купчиха скончалась, – ответил он.

– Откуда она попала?

– С купцом приехала, на паре лошадок, да захворала; сам-то он за фельдшером поехал, да вот и пропал.

– А на каких лошадках он был?

– Гнедые, кони хорошие.

– Не они ли нам на встречу попались?

– Где такое было?

– Верстах в пяти отсюда.

– Всё может быть, – сказал дворник и отошёл от стола, чтобы встретить урядника на дворе, у ворот.

Урядник не заставил себя долго ждать: он явился к Климу Потапычу вместе с посланным за ним. Клим Потапыч был у него на счёту в числе хороших обывателей и помнил праздники.

– Что случилось? – спросил он.

– Да вот, грех какой произошёл: купчиха у меня умерла; сделай милость, Филипп Платоныч, избавь меня от разных проволочек по этому самому делу: я здесь. ни в чем не виноват, – снявши шапку, взмолился дворник.

– Откуда она?

– И сам не знаю, – горевал Клим Потапыч и рассказал всё, как было дело.

– Надо узнать, где этот купец?

– Вишь, уехал, и извозчики сказывали.

– Ay фельдшера он был?

– Кто его там ведает, я не справлялся.

– Пошли за фельдшером, а мне укажи, где покойница, – направляясь в избу и пошевеливая своей шашкой, сказал урядник.

Клим Потапыч проводил его к покойнице, а работник побежал за фельдшером, не понимая, в чем состоит суть дела, и кто была умершая.

Осмотрев труп красавицы, урядник, с помощью дворника, уложил его на кровать и спросил:

– Паспорт при ней имеется?

– Может, и есть, надо будет оглядеть её платье, – сказал Клим Потапыч.

Принялись оглядывать карманы усопшей и кроме той записочки, которая уже побывала в руках кухарки, никаких документов не нашли. Записочка имела вид письма; в ней было сказано: «Милая моя Паша, сегодня весь день я буду занят, приду вечером». Подписано: «Твой Гаврила». На документе этом не имелось ни числа, ни месяца, и по этому из него ничего нельзя было понять; но всё-таки урядник положил записочку в карман для приобщения к протоколу.

Вскоре явился и фельдшер; это был человек лет шестидесяти, среднего роста, полный, как кубарь, с седыми небольшими бакенбардами и совершенно свободной от волос головой. Медленно, как бы нехотя подошёл он к покойнице и спросил у дворника:

– Давно ли она скончалась?

– Часа два, а не то три будет, – сказал Клим Потапыч.

Фельдшер расспросил, на что она жаловалась, и из слов дворника заключил, что смерть её последовала от скоротечной горячки.

– У вас никто не был сегодня ночью? – спросил у него урядник.

– Нет, а что?

– Она с купцом сюда приехала. тот сказал, что поедет за вами, чтобы подать ей пособие, да вот и пропал.

– Бывает; озорников мало ли на свете? Должно быть она ему чужая была, вот и бросил.

Принялись за составление протокола; урядник быстро настрочил его, доктор произвёл осмотр трупа и дал священнику знать, что тело неизвестной женщины можно предать земле, так как она умерла естественной смертью от простуды.

По селению пошли разного рода слухи. Одни говорили, что какая-то купчиха приехала на постоялый двор и была задушена; другие уверяли, что женщина эта остановилась с каким-то офицером, который бросил её, и она с горя удавилась, – словом, говорили то, что кому на ум пришло.

На другой день тело Прасковьи Максимовны, положенное в простой белый гроб, было погребено на местном кладбище.


* * *

Гаврила Иваныч проснулся рано утром и, не видя около себя Прасковьи Максимовны, подумал, что она пошла зачем-нибудь к своим родным, стал её поджидать с целью сделать ей выговор за то, что она ушла, не сказавшись ему. Ожидания его, конечно, не оправдались. Весь день он не выходил из дому и только в сумерках решился осведомиться о своей возлюбленной у её родных, но, увы, и там об ней не было ни слуху, ни духу. Прошёл и ещё день, красавица не появлялась. Заскучал купец, повесил свою головушку и не знал, чему приписать исчезновение Прасковьи Максимовны. Пошёл он с горя в знакомый уже нам трактирчик, подозвал к себе полового и стал расспрашивать у него, не была ли с кем у них его зазнобушка; половой отвечал отрицательно.

– Сгинула баба, сам не знаю, куда девалась, – ударив по столу кулаком, крикнул купец и велел ему подать себе вина.

– Не беспокойтесь, явится, куда ей деваться! – заметил ему половой.

– Другой день не видать, – проговорил купец, заплакал и принялся пить вино.

Как ни старались уговаривать его половые и даже приказчик заведения, но Гаврила Иваныч не слушал слов их, был безутешен и продолжал пить.

– Успокойтесь, ну, ушла, пёс с ней, другую себе получше ещё найдёте, – говорили половые.

– Нет, братцы, такой уж мне не подыскать, прощайте, не поминайте и меня лихом, без неё я не жилец, – сказал купец, отдал за выпитое деньги, наградил подовых по рублёвой бумажке и ушёл из трактира.

– Жаль парня, пожалуй, й на самом деле руки на себя наложит, – рассуждали между собою половые.

Остальную часть дня Гаврила Иваныч провёл в розысках Прасковьи Максимовны, а вечером возвратился в её дом.

По городу разнеслась весть об исчезновении красавицы; родные её также принялись её разыскивать, и одна старушка, тётка покойной, утром вошла в дом племянницы. Едва лишь отворила дверь и обмерла от испуга: перед ней на дверях висел труп человека. Старушка выбежала на улицу, подняла тревогу, сбежался народ и принялся расспрашивать, что такое случилось.

– Караул! батюшки, умираю! – вопила она.

– В чем дело-то? – приставали к ней.

– Удавленника я сейчас видела, – продолжала голосить бабушка.

– Да где ты его видела-то?

– В доме, у моей племянницы, вот в эфтом самом, подите, да поглядите.

Смельчаки отправились в дом и были поражены страшным зрелищем: на перекладине дверей неподвижно висел труп красивого молодого купца: лицо несчастного уже посинело, язык вышел изо рта, глаза были открыты, руки опущены по швам. Некоторые узнали в нём обожателя Прасковьи Максимовны и, не зная об её исчезновении, принялись отыскивать её по комнатам.

Вошла и тётка Прасковьи Максимовны, хорошо знавшая отношения своей племянницы к удавленнику, и принялась всех уверять, что он, разбойник, погубил её.

– Кто «он»-то? – спрашивали у неё.

– Да вот он самый, который к черту в бараны пошёл, – показывая на удавленника, говорил парень в сажень ростом.

Обойдя комнаты, радетели о Прасковье Максимовне приступили было к осмотру подполья и начали подымать пол, но тут явилась полиция и приостановила их хлопоты. Публика, за исключением необходимых людей, была удалена из дому. Полицейские вынули из петли труп покойного, осмотрели карманы платья и нашли в них несколько сот рублей денег, да записочку, написанную на клочке бумаги карандашам, такого содержания:

Я кончаю жизнь свою от одолевшей меня скуки по Прасковье Максимовне, которая оставила меня и скрылась; деньги, находящиеся у меня в кармане, прошу употребить на мои похороны и на нищую братию за упокой раба Божия Гаврилы».

О смерти Гаврилы Иваныча молва распространилась так скоро, как бы по электрической проволоке; через какой-нибудь час времени, в домик Прасковьи Максимовны собрались все её родные и знакомые покойного; все с любопытством читали оставленную им записочку, некоторые спрашивали у полицейского офицера:

– Много ли денег-то, ваше благородие, оставалось после него?

– А вот все здесь, – указывая на лежавшую на столе пачку кредиток, отвечал тот.

– Не угодно ли пересчитать их и удостоверить вашей подписью? – прибавил полицейский.

– Отчего не полюбопытствовать, считайте.

Оказалось всего семьсот сорок три рубля. Свидетели покачали головами.

– Чему вы удивляетесь? спросил офицер.

– Так мы про себя думаем, маловато, кажись: Гаврила Иваныч был с хорошим состоянием, а это что? – плёвое дело, – показывая рукой на деньги, высказался один из приятелей удавленника, которому он остался должен несколько тысяч рублей.

– Был, да сплыл, – у него за несколько дней перед смертью восемь тысяч рублей в гостинице украли.

– Не может быть, – послышалось несколько голосов, – он нам об этом не говорил.

– А мы знаем, потому что протокол о том составили.

Купцы переглянулись между собою, почесали затылки, помялись маленько и начали упрашивать полицию освидетельствовать квартиру умершего.

– Для какой же надобности?

– Он нам должен.

– Документы вы на это имеете?

– Нет, мы ему на слово верили.

– Ах вы верили, вот на том свете с него угольками и получите, – шутливо заметил офицер, к которому приступили родные Прасковьи Максимовны с разными вопросами.

– Ваше благородие, да где же она-то? Жива ли она, наша голубушка? – ныли бабы.

– А я почём знаю, – отвечал им тот.

– Как же, батюшка, сгинула сердечная, в прорубь, что ли, её уходили?

– Чердак дома надо оглядеть, нет ли её там, послышался голос какого-то мужчины.

– Под полом, Тарас Сергеич, взгляните, – заголосили другие.

Полицейский офицер, уступая требованию родных Прасковьи Максимовны, приказал городовым поднять полы домика и осмотреть, кроме того, чердак. К солдатикам присоединились бабы и двое мужчин; начался осмотр, продолжавшийся более часу, и кончился, разумеется, ничем. Составлен был протокол при участии врача и священнику было дано разрешение похоронить труп.

– Деньги-то ваше благородие, у себя оставите? – спрашивали приятели покойного Гаврилы Иваныча.

– А что?

– Да так, отдали бы вы их нам, мы бы ими и распорядились по завещанию.

Офицер подумал, передал капитал в руки купцов и ушёл.

Гробовщики, как водится, были уже налицо, им был заказан дубовый гроб, с приказанием обить его белым глазетом. Приглашено было из приходской церкви духовенство и отслужило панихиду. Наняли читальщиков псалтыря и на другой день гроб был вынесен в церковь для отпевания по христианскому обряду тела.

Вся нищая братия собралась на проводы тела несчастного Гаврилы Иваныча, погибшего из-за любви к Прасковье Максимовне, кончившей своё земное странствование из-за привязанности к разбойнику. Нищие получили по двадцати копеек на брата, и вечером все эти деньги оставлены были ими в кабаках. Приятели покойного устроили в той же гостинице, где квартировал он, поминальный обед, за которым испили порядком, заспорили между собою и в конце всего учинили драку, разнимать которую пришлось той же полиции.




Глава 136.


В день похорон Прасковьи Максимовны Чуркин был уже в одном переезде от Тагильского завода; он остановился заночевать на одном из самых красивых постоялых дворов, на особой купеческой половине, как величал её сам дворник. За ценой разбойник не стоял и не торговался. Хозяин, щеголеватый средних лет мужичок проводил Чуркина в комнату, зажёг свечу и спросил у него:

– Нравится ли тебе, купец, эта квартирка?

– Хороша, снимая с головы шапочку, – ответил тот.

– Думаю, что не дурна; обои каждый год в ней переменяю; ну, за то добрые люди меня и знают; сам капитан-исправник у меня останавливался и похвалил: «Ты, говорит он, Антон Евлампиевич, человек-заслуга; такую квартирку устроил, что и губернатору не стыдно в ней переночевать».

– Да, я вот в Ирбите в «Биржевой» гостинице останавливался; нечего говорить, у тебя почище будет.

– Сами-то вы откуда будете?

– Тагильские, – ответил Чуркин.

– В Тагиле у меня много знакомых, а тебя я что-то не знаю.

– Я там недавно живу.

– Чем торгуешь?

– Думаю только торговать: на ярмарке разного товару тысячек на двадцать купил; придёт он, милости прошу, заезжайте; всё будет хорошо и недорого.

– Какой же товар от тебя можно иметь?

– Всякий: ситец, сукно, чай и сахар.

– Ладно, побываю. Лавку-то твою где найду?

– На Базаре; спросишь Константина Власова, там тебе покажут.

– Твои покупатели; нам то и другое требуется. Самоварчик, что ли, подать вам?

– Да, необходимо; лошадкам корму нужно, так уж кучеру своему выдайте.

– Изволь; у нас корму сколько хочешь; годовую пропорцию заготовляем, – почёсывая нос, сказал дворник и пошёл к дверям.

– Скажите моему кучеру, чтобы он, как управится, зашёл бы ко мне; вместе с ним чай будем пить.

– С кучером-то?

– Да, с ним; он мне по жене родня, да глуп, девать некуда, вот он и служить при лошадях, а парень такой, что скотину любит, найми другого, будет уже не то.

– Знамо, свой человек, – согласился с ним дворник и вышел.

На дворе была ночь. Из-за туч, гонимых по небу ветром, изредка проглядывал месяц; на улице селения никто не показывался. Чуркин сел у окна, облокотился головою на руку и впал в раздумье. Его тяготила мысль о судьбе его возлюбленной Прасковьи Максимовны, брошенной им на постоялом дворе; жаль было ему красавицу, пожертвовавшую для него всем и решившуюся променять своего любовника на его персону.

В комнату вошла женщина, которая принесла самовар и поставила его на пол; затем она накрыла стол салфеткою; сходила за медным подносом, притащила его вместе с чайным прибором и поставила самовар на своё место.

– Сливочек, ваше степенство, для вас не потребуется? – спросила у Чуркина эта смазливая бабёнка, нарядно разодетая.

– Пожалуй, подай, если хороши.

– У нас они не балованные, прямо с крынки снимаются.

– Ты что же, в работницах здесь живёшь?

– Нет, я за хозяйским сыном замужем нахожусь, – как бы обидевшись на такой вопрос, отвечала она.

– Прости, пожалуйста, я полагал о тебе другое. Где же твой муж?

– Его в солдаты отдали в прошлый набор.

– Так ты теперь сироточкой живёшь? Небось, скучно?

– Что ж делать; так, знать, Богу угодно, – прикрывая лицо кисейным рукавом сарафана, сказала она и вышла из комнаты.

Разбойник заинтересовался солдаткой; его широкая натура всколыхнулась; он не мог себе простить того, почему не подошёл к ней и не разговорился покороче. «Придёт в другой раз, – решил он, – поцелую её».

Но вместо неё вошёл Осип, скинул с себя верхнюю одежду и уселся к самовару. Чай был заварен, и они оба принялись за него. Каторжник, видя, что атаман его сидит молча, решился сам нарушить молчание.

– Дворник-то, знать, с капиталом: какие у него постройки, – просто, хоть бы и в городе такие были.

– Так что ж из этого? – проворчал разбойник.

– Ничего, я так тебе говорю. Работник сказывал, что и денег у него много; вот бы за ним нужно похлопотать.

Чуркин молчал. Осип глядел на него исподлобья и думал: «Что, мол, такое на него нашло? Слова не допытаешься; знать, о бабе той скучает».

Дверь отворилась; вошёл мальчик, молча поставил на стол стакан густых сливок и пошёл обратно. Разбойник взглянул на него и спросил:

– Ты чей, мальчик?

– Хозяйский племянник, – ответил он.

– Как молодуху-то вашу зовут?

– Аграфена Климовна.

– Что же она сама сливок не принесла, а тебя с ними послали?

– Ей некогда, ужинать собирает, – сказал мальчуган и вышел.

– Про какую ещё бабу ты спрашиваешь? – насупившись, полюбопытствовал у атамана Осип.

– Тебе всё знать хочется; какой ты, брат, любопытный, – ответил Чуркин, допивая чашку чаю.

– Нам теперь не до баб; нечего с ними связываться, надо поскорей убираться; небось, и так за нами погоня послана; а ты опять, пожалуй, свяжешься с какой-нибудь и застрянем здесь суток на двое, а то на трое; тут нас и накроют.

– Я знаю, что делаю; где можно посидеть, посидим, а нельзя, так поедем, – высказался Чуркин, покручивая свои усы.

– Время такое, атаман, нельзя засиживаться; на мой взгляд и в Тагильском заводе нам долго не след пробавляться.

– Покормить лошадей всё-таки придётся.

– В лесу можно отдых им дать, а на глаза кому-нибудь показываться не советую; нас там знают, кто мы и откуда, по следам доищутся.

Чуркин согласился с каторжником и решил в Тагильском заводе не останавливаться, а проехать мимо него.

– Ну вот, за это тебе и спасибо, – сказал Осип и оскалил зубы.

– Поди-ка, скажи дворнику, чтобы нам с тобой поужинать дали.

Осип отправился, отыскал дворника и передал ему приказание своего хозяина. Дворник засуетился и крикнул:

– Аграфена!

– Что, тятенька? – отозвалась она.

– Поди, собери постояльцам ужинать.

– Мне некогда, пошлите кухарку.

– Если тебе говорят, так ступай.

– Я не пойду.

– Почему же ты ослушаешься?

– Купец этот всё с разговорами ко мне пристает; я его боюсь, глаза у него очень ядовиты; что я с ним буду там говорить?

Осип всё это слышал и, вернувшись, передал всё своему атаману.

– Дура баба, и больше ничего, – сказал на это разбойник.

Кухарка принесла ужин. Постояльцы живо управились, с ним; Осип сходил к лошадям, поглядел их и затем душегубы улеглись спать.

– Василий Васильевич, как завтра, рано поедем или когда рассветёт? спросил каторжник.

– Пораньше лучше; до света надо уехать, – поворачиваясь с одного бока на другой, сказал тот.

Осип вскоре захрапел, а Чуркин не мог уснуть: думы отгоняли от него сон; они вертелись у него в голове и сменялись одна другой; но одна из них не давала ему покоя: эта была мысль о том, как выбраться из Реши и скрыть следы того, куда он уехал. Долго он обсуждал это обстоятельство, ничем, однако, не решил его и уснул уже после вторых петухов.

Поутру каторжник Осип проснулся вместе с извозчиками, ехавшими с товарами с ярмарки, сходил к лошадям и, вернувшись, разбудил Чуркина. Сам дворник принёс самовар и спросил:

– Ну, что, купец, хорошо ли спали?

– Ничего, клопы не кусали, – заявил разбойник.

– У нас не полагается; завелись было прошлым летом, да мы их зимой выморозили.

– Вот что, хозяин, сочти-ка, сколько с нас следует? А ты, брат, ступай, лошадей запрягай, – обратился Чуркин к Осипу.

Тот молча пошёл исполнять свою службу; дворник принёс счёты и начал на них выкладывать что за что, почесал себе за ухом и протянул:

– Три рубля восемь гривен.

– Хорошо, на, получи, – сказал Чуркин, вынув из бумажника пятирублевую кредитку и передал её дворнику.

Тот принёс сдачу, начал прощаться с постояльцем и речь свою закончил обещанием приехать к своему гостю в лавку за покупками обнов.

– Да не торопитесь, я не раньше, как через месяц торговлю открою.

– Мы подождём, особой нужды пока ни в чем не имеем, – сказал тот, провожая разбойника из комнаты.

Через пять минут разбойника уже не было на дворе. Осип приналёг на лошадок, они летели во всю мочь, но дорога оказалась плохая: ухаб висел на ухабе, а к тому же им частенько приходилось обгонять обозы, спорить с извозчиками и наконец при объезде их вязнуть в снегу.


* * *

В Ирбите, между тем, розыски убийц и похитителей денег у покойного Гаврилы Иваныча продолжались: по всем трактам и лежащим на них городам были посланы сообщения о том, если где по описанным приметам окажутся люди, то арестовать их и прислать в кандалах в Ирбит. Кроме того, следом за Чуркиным по тракту, которым он ехал, отправили наугад одного из самых деятельных по сыскной части полицейского офицера, но отправили уже на другой день вечером; он ехал на переменных, останавливался в каждом селении и осведомлялся о проезжающих по приметам, ему известным. В первом же селении он узнал, что двое разыскиваемых им лиц останавливались на постоялом дворе и уехали дальше.

– Один из них был высокий, чёрный и кудрявый, а другой рыжий, страшный.

– Да, это они самые и были, рыжий-то кучером; а чёрный-то купец, кажись, хороший.

– Не купец он, а разбойник, – сказал офицер с ударением на последнем слове.

– Разбойник! – всплеснув руками, загалдели собравшееся мужички.

– Да, душегубец, – повторил полицейский.

– Вот так штука! – почёсывая затылок, произнёс дворник.

Офицер, пока запрягали лошадей, сел перекусить, а затем отправился дальше, стараясь настигнуть преследуемых им злодеев. На последней станции он не застал их только на двенадцать часов и был уверен, что найдёт их в Тагильском заводе. Дворник, у которого останавливался Чуркин, пересказал ему всё досконально, что говорил постоялец.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/nikolay-pastuhov-15816855/razboynik-churkin-tom-3-vozvraschenie/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения